Первый визит сатаны - [46]

В два часа пополудни, когда солнышко сморило на мешках всю бригаду и когда один солдатик, одурев от безделья, шумно справлял у заборчика малую нужду, а второй солдатик беспечно курил, ловя в небе ворон, Федор Кузьмич неспешно, вперевалку подобрался к куряке и негромко распорядился:

— Отдай ружьишко, приятель! Зачем оно тебе?

Солдатик был скороспелка второго года службы, отважный и сметливый, родом с Брянщины, и в голосе убийцы, в его стылом взгляде легко угадал, что ему грозит в случае неповиновения. Прикинул расстояние до Федора Кузьмича, собственное нелепое сидячее положение и решил, что не стоит отдавать молодую жизнь за железяку с патронами. Ругнув себя за потерю бдительности, сладко затянулся табачком и добродушно улыбнулся:

— Бери, дяденька, разве жалко! — и протянул карабин.

Второй солдатик, тоже парень не промах, хотя с виду простачок курносый, в последнюю секунду почуял опасность, скосил глаза, пресек течение бодрой струи, кинул карабин на локоть, — но свалился наземь от гулкого удара по черепу, нанесенного обыкновенной древесной чушкой. Алеша забрал у него карабин и кивнул Осипу со Шнырем, чтобы поскорее связали конвойных. Дебилы с дурашливым гоготом бросились выполнять приказание. Они-то понимали, что по бабе на рыло им просто за красивые глазки не заполучить. Остальные шестеро работничков наблюдали за происшествием с любопытством, но без всякого желания вмешаться. Солдатиков раздели до кальсон, связали им руки и ноги заранее припасенными жгутами и положили рядышком у забора. Алёша и Федор Кузьмич переоделись в форменную солдатскую одежонку, причем Федору Кузьмичу форма оказалась длинновата и узка, а на худеньком Алеше сидела, как балахон. У них еще оставалось два часа до конца смены, Потапыч в зоне ждал их около пяти, обычное время возвращения бригады. Расконвоированные заканчивали работу на час раньше. Перед четырьмя часами должен был явиться вольный мастер Данилюк, чтобы принять дневной урок и отпустить их восвояси. Федор Кузьмич предупредил уркачей, что, если кто неосторожно ворохнется, пусть на себя пеняет. Но это было, конечно, лишнее предупреждение. Никто и не собирался ворошиться. Здешний народец понимал, что от судьбы не спрячешься, когда у двоих в руках карабины, остальные голяком.

Мастер Данилюк появился без четверти четыре и мигом, с одного взгляда оценил обстановку. Он многие годы обретался среди изолированных преступников, навидался всякого и давно не ожидал ниоткуда хороших новостей. Заступив без опаски на двор и увидев, что обратного пути нет, он только уточнил:

— Это у вас побег, братцы? Или что похуже?

Человек он был безвредный, справедливый, многосемейный и пьющий. Доносил лишь по необходимости, а иногда мог и поспособствовать попавшему в беду человеку.

— У нас к тебе нет претензий, Данилюк, — благожелательно осведомил его Федор Кузьмич. — Но придется тебе до ночи с солдатушками отдохнуть. После кто-нибудь за вами наведается и освободит от пут.

— Некстати приключилось, — огорчился Данилюк. — Жинка блины печет по случаю собственных именин.

По знаку Федора Кузьмича дебилы Осип и Шнырь его связали и попутно отвесили несколько веселых пинков, желая полнее насладиться временным торжеством над одним из начальников. Данилюк пристыдил головорезов:

— Вы бы держались в рамках, ребятки. Я ведь понапрасну вас никогда не обижал.

— А ну осади, болваны! — прикрикнул на помощников Федор Кузьмич и извинился перед мастером. — Сам видишь, чего с них взять. Одно слово, урки.

Собственной тряпицей он утер кровь, поплывшую у Данилюка из ноздрей. Мастера уложили рядом с конвоирами, которые глазищи неуклонно таращили в небо, словно ожидая оттуда благословения. На всякий случай всем троим заткнули пасти кляпами.

К зоне приблизились после пяти, когда жизнь преступного братства сосредоточивается в столовой, на ужине. Это у тех, кому туда дозволено ходить. Другим кашу приносят в мисках прямо к параше, как принцам.

Федор Кузьмич и Алеша, облаченные в форму, пригнали свою небольшую бригаду к воротам, и старпер Потапыч, вечный кусок, пропустил их внутрь, заранее вздыбив реденькую седую шевелюру и вымазав рожу в каком-то дерьме. Собственноручно Федор Кузьмич аккуратно примотал его в дежурке к ножке массивного стола. Потапыч горестно вздыхал, напоминая о недоимке.

— Попрут со службы, а?! Куды денусь на старости лет? А ежели тебя ныне укокошат, кто остаток вернет?

На дело Федор Кузьмич взял из «общака» семьсот рублей, Потапычу из договоренных шестьсот выдал пока только четыреста.

— Не нуди, вонючка, — прервал он стенания продажного сержанта. — Меня укокошить нельзя. А вот если ты где-нибудь смухлевал, берегись.

Со двора шестеро урок, не причастных к замыслу, сиганули по своим углам. Осипу со Шнырем Федор Кузьмич приказал тоже исчезнуть и затаиться. Дебилы, уподобясь сержанту, напомнили об обещанной награде, но нарвались на какое-то сквозь зубы нечленораздельное шипение Федора Кузьмича и опрометью ломанули в жилую половину.

Алеша с наставником через котельную, минуя три поста, по короткой пожарной лестнице, через заранее отомкнутое окно проникли на второй этаж и без всяких помех, никого не встретя, подобрались к кабинетику дядюшки Грома. Все пока шло так гладко, что оба одновременно подумали: а ну как его нет на месте? Распорядок дня дядюшки Грома в зоне знали назубок даже слабоумные: он его не менял много лет подряд. От пяти до шести ему подавали ужин в эту комнату. Сейчас за дверью было подозрительно тихо. Ничего не будет удивительного, если матерый волк шерстью почуял опасность. Федор Кузьмич осторожно приоткрыл дверь: нет, волк в норе, и даже не один. Дядюшка Гром принимал трапезу в обществе грудастой девицы, известной в зоне под кличкой «Целка». Натуральное ее имя было Зина Куликова. Тридцатилетняя красавица не была «в законе», отбывала пятилетний срок за глупую шутку: подсыпала мужу в кефир на опохмелку мышьяку, а он возьми и окочурься в одночасье. Зина Куликова славилась по зоне как женщина неприхотливая, услужливая, готовая к акту любви в любое мгновение, в любом месте и с любым кавалером; но после того, как ее приблизил к себе дядюшка Гром, мало кто рисковал сунуться к ней с мужицкой прихотью. Однако положение фаворитки не вскружило Зине голову, и хотя она была переведена на жительство в барачный флигелек, в отдельную конуру, где у нее был даже собственный рукомойник, не зазналась, не загоношнлась и при каждом удобном случае оказывала товаркам мелкие услуги.