Первый великоросс - [7]

Наевшись досыта, напившись допьяна, дружина высыпала на улицу. Приезжие мужики, держа руки на плечах друг друга, приставали к работавшим женщинам, с удовольствием гоготали и важно запрокидывали назад бритые в шрамах головы. Видимо, по какому-то сигналу вся женская часть Колядиной родни осталась в тереме, а холопок, кроме очевидных старух, вытолкали к хмельным молодцам. И пошла-полетела гульба кувырком да вприсядку…

Сам Ходуня род свой вел из ремесленной семьи. Отец и братья отца занимались кожевенным делом. Квасили, мяли, дубили и шоркали кожи. Полянские семьи вообще были способны к ремеслам. По всей Днепровской земле шла слава об умениях полян. И семья Ходуни не составляла исключение. Киевская округа так или иначе пользовалась изделиями Ходуниных дядьев и отца. Ремни и сапоги их красовались на многих жителях Киева. Воины, которым не доставало серебра на покупку стальной брони, заказывали у них толстенные кожаные тягиляи-панцыри. Этими панцырями занимался непосредственно один из дядьев Ходуни. Звали его Василии.

Вообще-то сначала прозывался он Знароком. Видом своим и поступками не отличался от других. То ли от скуки, то ли от неведомого тяготения какого-то стал отлучаться дядя Знарок из посада в Киев и как-то раз, вернувшись оттуда, объявил, чтобы кликали его теперь Василиком. Спорить братья Знарока и не собирались: поначалу осторожно, потом, пообвыкнув, так и величали его Василиком. Лишь давно не встречавшие его мужики обращались по-старому.

Был дядя Василии по изготовлению кожаных тягиляев большой умелец. Его выделки усменные рубахи из бычьей шкуры славились среди ратоборцев, которые после сражений приходили поблагодарить мастера и заказать новые — вместо изрядно потыканных стрелами и копьями старых. Пропитанные каким-то клейким раствором панцири, говорили, иной раз выдерживали удар боевого топора, и от воина требовалось лишь устоять на ногах. Оставшиеся в живых после брани воины благодарно сидели на подворье, лущили тяжелыми, измученными руками тыквенные семена, внимали красивым и на редкость добрым байкам про заморского бога. Дядя Василик, складно пересказывая их, никак не мог остановиться. Пожилые ратники слушали его внимательно, не перебивая, и, поглядывая в серо-мутные глаза рассказчика, задавались вопросом: «А не сам ли он это насочинял-нагрезил? Слишком мягкий, дюже понятливый бог-то! Видно, не врет Василик, что меж людей жил он…»

Находясь среди молодых дружинников, Ходуня порой ловил их насмешки про иудейского чудака, заканчивавшиеся часто выводом, что любой достойный киевлянин, заимев такие чудодейственные способности, придумал бы что-нибудь поскладнее, для жизни более нужное.

— Эк, растяпа: из воды меда творил, а сгинул за тридцать резан?! — подмечал один молодец.

— С таких чудес и себя, и всю ватагу свою не с серебра, а с золота кормить бы должон! — вторил другой, оглядывая защитные обновы на себе и на других.

Подростку Ходуне нравились самостоятельность и деловитость молодых рубак, он мечтал поскорей поступить в войско князя.

Долго ли, коротко ли — пролетели лета ожидания, и вот уже отрок Ходуня, сложенный статно, получив дозволение отца с матерью, отправился в ближние и дальние княжьи походы.

Сперва, как это обычно бывает у горячих славянских парней, все в походной жизни дружины ему нравилось. И первая кровь на клинке, и улыбнувшаяся удача живым выбраться из смертной рубки, и, конечно, уверенные пересуды вояк про жизнь свою и жизнь чью-то…

В один из приходов домой Ходуню женили.

Приезжал частенько к отцу за седлами, троками, другой упряжью берендейский купец. Посватал стареющий Ходунин тятя дочку евонную, берендейскую, за сына своего, добра молодца. Попросил берендей калым. Умный и сметливый тятя немного урезал его, пообещав, что сын за скорый большой поход получит на Днепре вотчинку. Довольные сватья, закончив ладушки, ударили по рукам и стали дожидаться Ходуню.

Возмужавший юноша был весьма рад новости, ни словом, ни помыслом не перечил происходящему. С братьями и дружками сразу же наведался в берендейскую деревню. Подкараулив в лесочке на игрищах девиц берендейских, предлагали меда хмельного, вещали о жизни своей молодецкой. Девчата меды красными губками пригубляли, слушали едва понятную славянскую молву да глазели зорко на широкие улыбки парней.

Ходуня, отведя недалече к березкам свою нареченную, похвалялся службой доходной и тятиной полной избой. Рек: «Щедрый княже наш землю дает: с малых походов — лучшим воям, с больших — всем подряд. Не минует другое лето, самое большое — третье, и будет стоять высокий терем наш на нашей с тобой земле…»

Сумел затронуть интерес ясноглазой, чернявой дивчины. Люба оказалась сердцу кудрявого русича Гульна. Выгодно отличалась краса берендейки от прелестей Полянских девушек. Ничего особенного — невысокая, глазастая… Но — чуть румяней кожа, чуть ярче взор, чуть ниже голос… Заворожили Ходуню наливающиеся молодые грудки под тесно сшитым платном, наполнили истомой пылкое сердце. Бедовые мысли в голове дурманили слаще меда.

Ходуня рассказывал девице про житье на Киевском посаде, что дружинники — первые люди в княжестве, что полянам с чубатыми, пришлыми с севера, варягами страшиться тут нечего. Гульна говорила о том, как непохожи они, здешние берендеи, расселившиеся по Днепру, на соплеменников, оставшихся в лесах и степях Заднепровья.