Первый в списке на похищение - [27]

Деверь подобрал губы и отвердел лицом: «Тю-тю-тю!» О шефе было лучше молчать, а не говорить.

Все работники ТОО имели клички и номера. К номерам прибавлялись буквицы «р», «с», «л», «к», что означало – рядовой, сержант, лейтенант капитан. Полковники к своим номерам буквенных приставок не имели, а комиссар вообще даже номера, наверное, не имел.

В ТОО существовала своя безопасность, называемая инспекцией, и свой трибунал. Если сотрудник, нарушивший правила жизни ТОО, попадал под трибунал, то наказание было одно – пуля. Расстреливали сотрудников обычно в затылок.

Расстрелянных на машине увозили в Подмосковье, там оттаскивали в лес, голову обливали бензином и поджигали. Уезжали, не дожидаясь, когда голова обгорит и лицо превратится в ничто, в хорошо обжаренный бифштекс – огонь, вцепившись в плоть, все равно сделает свое дело и физиономию человека обработает так, что никто никогда не разгадает, кто это и был-то…

После доклада Деверя Полина Евгеньевна некоторое время сидела неподвижно, словно бы впитывая в себя информацию, переваривая ее, анализируя, затем неожиданно засмеялась – смех у нее был какой-то легкий, радостный, он находился на поверхности и немедленно всплывал, едва его хозяйка начинала думать о чем-то хорошем, – и вообще, глядя на красивую, модно одетую и внешне, кажется, такую незащищенную Полину Евгеньевну, нельзя было даже подумать, что она имеет отношение к некому товариществу с ограниченной ответственностью, занимающемуся «неуставной деятельностью». Это была нежная, очень утонченная светская дама, знакомая с «сильными мира сего» в Кремле и в мэрии, дружившая с крупными деятелями кино, с президентами банков, способная украсить любое общество.

Она придвинула к себе кожаную папку, украшенную серебряным тиснением «На доклад президенту ТОО», достала оттуда чистый лист бумаги с водяными знаками, сделала запись из двух строчек, пометила их цифрами «1» и «2» и вложила бумагу обратно в папку.

Операция продолжалась.

Улыбающаяся Полина Евгеньевна остановила взгляд на ветках деревьев, подсунувшихся под самое окно, украшенных тонкой блестящей паутиной, буквально насквозь светящихся от солнца, прозрачных, нарядных, улыбнулась шире, затем снова легко и радостно засмеялась. Поглядела на часы. У нее был свой отсчет времени, позволяющий иногда растянуть сутки вдвое и успеть сделать очень многое – гораздо больше, чем можно сделать в сорок восемь часов – во всяком случае человеку с иной внутренней организацией вряд ли когда удастся сделать столько, сколько удается Полине Евгеньевне. Она успевала бывать и на званых обедах, и на роскошных презентациях, и в театрах на генеральных прогонах, и на шумных, с участием московской знати, премьерах, и у модельеров Зайцева и Юдашкина, чтобы заказать себе новые наряды, и у ювелира, и в банках, с которыми вела свои финансовые дела, и проводила оперативные встречи с тремя полковниками, с каждым отдельно, и разрабатывала со «штабом» очередную операцию, проверяла, как идут операции, уже разработанные и утвержденные – словом, время у нее было расписано так, что там, казалось, не существовало ни единой малой щелки. А еще у нее была личная жизнь…

Надела на руки белые, словно сахар, перчатки – ни единого пятнышка, вышла из квартиры, тщательно заперла дверь – все ее движения были очень четкими, осторожными, продуманными, словно бы Полина Евгеньевна боялась кого-то обидеть, – спустилась вниз, где ее ожидала черная «волга» с антенной радиотелефона и престижным служебным номером. Жители дома хорошо знали Полину Евгеньевну, им было известно, что она работает большим начальником в администрации российского президента, иногда к ней обращались за помощью, и она охотно откликалась на обращения – из аппарата администрации не раз приходили руководящие указания сделать то-то и то-то, и жильцы в ней души не чаяли: надо же, какой отзывчивый человек – их красивая соседка!

У входа в подъезд стояла облезлая садовая скамейка, на которой любили сидеть местные кумушки, перемывать косточки разному знакомому и незнакомому люду. Доставалось от них всем, исключений, кроме Полины Евгеньевны, не было – Полину Евгеньевну местные кумушки считали личностью без изъянов. На скамейке мирно дремала старушка с округлым деревенским лицом и крупным мужицким носом, доставшимся ей явно не по ранжиру.

Полина Евгеньевна остановилась около старушки:

– Баба Фруза, как здоровье?

Баба Фруза очнулась, выбила содержимое своего крупнокалиберного носа в сторону, чтобы не зацепить соседку, вытерла лицо клетчатым платком.

– Да как тебе сказать, моя милая! Ни шатко ни валко. Главное – до пензии дотянуть.

Услышав это, Полина Евгеньевна щелкнула золотистым, дорого блеснувшим на солнце замком сумки, достала розоватую бумажку в пятьдесят тысяч рублей – новую, празднично хрустящую, сунула старухе в руку:

– На, баба Фруза, купи себе чего-нибудь!

– А чем я тебе, ласковая моя, долг отдавать буду?

– Ничем, баба Фруза. Свои люди – сочтемся, – улыбнулась Полина Евгеньевна и пошла к машине.

Баба Фруза перекрестила ее вслед:

– Святая женщина! – потом глянула на кредитку сквозь свет – есть ли там потайные знаки, сопутствующие всяким большим деньгам, или нет, удовлетворенно качнула головой: – Подлинный кредитный билет! Вот святая женщина, поболее бы таких!