Первый толчок - [4]

В жизни Солтана было всего несколько мгновений, которые остались не только в памяти — в памяти осталось многое, но и в чувствах. Бомбежка под Сталинградом, когда вокруг горела земля, пропитанная нефтью, а он лежал с перебитой осколком ногой.„

День Победы… И еще те минуты, когда он спросил о Сенем, а сестра заплакала навзрыд. Стоило Солтану вспомнить об этих мгновениях, и у него начинало бешено колотиться сердце.

«..Сейчас сердце у. него «выпрыгивало из груди совсем по иной причине — давали о себе знать крутой подъем и тяжесть мешка. Но Солтану казалось, что задыхается он, вспомнив былое.

Выйдя на берег озера, Солтан с облегчением скинул мешок с плеч и уселся возле него на траву. Он отдыхал и вместе с тем ждал, когда месяц поднимется повыше и темнота рассеется. Но вот наконец прозрачный серпик месяца выплыл из–за гор, поверхность озера тускло заблистала, заискрилась. Чуть слышно шелестели камыши, словно переговаривались шепотом друг с другом. Тревожный, печальный крик Анадиля замирал вдали: «Нашел ли?», «Не нашел…», «Нашел ли?», «Не нашел…». Эх, странная ты птица, анадиль! Летаешь над камышами изо дня в день, из года в год, из века в век и все ищешь, ищешь… Что? Потерянную любовь? Утраченное счастье? Или себя потеряла? Никто тебя никогда не видел, и, может быть, ты не птица вовсе, а только эхо того вопроса, который каждый задает себе… Нашел ли? Не нашел…

Солтан тяжело вздохнул, развязал мешок, зачерпнул горсть остро пахнувшего жмыха и принялся расшвыривать его по озеру, стараясь попасть в те места, откуда вчера Алыш чаще всего вытаскивал рыбу. Тяжелые, липкие комья летели вдоль серебристой лунной дорожки, с плеском разбивая ее.

— Поешь ты теперь рыбки! — бормотал Солтан. — Подберешь слюнки!

Он перекидал в озеро все крупные комья, когда близкий шорох заставил его оглянуться. Шорох не испугал Солтана, он был не из боязливых и к тому же знал: кто бы ни застал его сейчас, связываться не станет, чтобы не наживать себе врага, в Гарагоюнлу уже знали его нрав! И все же, оглянувшись, Солтан испуганно присел, стараясь слиться с кустами, вжаться в траву, чтобы остаться незамеченным.

По берегу шла Сенем.

Она прошла мимо, не заметив Солтана, и он перевел дух. Выпрямился, посмотрел ей вслед и неожиданно для себя окликнул. Тихо, одними губами. Однако она услышала.

Он не знал, зачем это сделал. Наверное, причиной тому был лунный свет, преобразивший лицо женщины. Давно уже Сенем потеряла девичью свою красоту В лице ее все как бы опустилось: углы губ, глаз, даже морщинки на висках стремились сползти вниз. И вся она, потеряв горделивую осанку, словно бы осела, стала меньше ростом. Но в лунном скрадывающем свете Сенем снова предстала перед Солтаном юной и прекрасной.

Она не удивилась, как будто ждала этой встречи, поздоровалась в стояла молча.

— Ты откуда? — хрипло спросил Солтан, хотя видел, что она шла с граблями на плече, а теперь опирается на них. — С покоса, что ли? Чего со всеми не пошла?

Он задавал вопросы, не ожидая ответов, только бы

Сенем сама не спросила, что делает он здесь, что за мешок валяется у него в ногах и что это рассыпано по траве?

— Как живешь, Солтан? — тихо спросила женщина.

— Лучше всех! — ответил он с вызовом,

— Долго тебя не было…

— Разве?

— Совсем чужой стал. И говоришь, как чужой. Раньше ты был добрый…

— Зачем, вспоминать, что было раньше… — Ты никогда не вспоминаешь?

— Слушай, иди своей дорогой! Я тебя не звал.

— А мне показалось…

Конечно, давно пора забыть прошлое. Он думал — забыл, иначе не вернулся бы. Но вернулся, и вспыхнули вдуше угли, давно покрытые пеплом. Что это было? Прежняя любовь? Какая там любовь, когда седая прядь — след войны — совсем затерялась среди других таких же, а лицо прорезали морщины. Прежняя обида, злость за несложившуюся жизнь, за лютое одиночество, которое началось двадцать с лишним. лет назад и продолжалось все это время?

С тех пор, как Солтан вновь вернулся в село, им не Доводилось встречаться наедине; на людях едва кивали друг другу, старались поскорее разойтись. Но уж лучше так, чем стоять на берегу озера, где все напоминало им о счастливом прошлом, и говорить грубости.

— Хорошо, я уйду. Только, Солтан, родной, прошу тебя: не делай этого…

Слово «родной» ошеломило Солтана, заслонив все другие. В его сознании жила не одна–, а несколько Сенем. Тоненькая, грациозная девушка, почти девочка, с которой оци так любили бродить по берегу озера. Он был тогда необыкновенно смешлив — из тех весельчаков, про которых говорят: «У них десны на солнышке загорают!» Сенем всплескивала руками: «Вчера председатель Гафароглы опять сердился. Почему, говорит, жеребец Гырат все время ржет по вечерам? Ему объясняют: это, мол, не Гырат, это — Солтан на озере… Родной, я не хочу, чтобы над тобой потешались!» Солтан обещал сдерживаться, но через минуту, забывшись, опять хохотал так, что эхом откликались горы. Сенем зажимала ему ладошкой рот. Ладошка была легкая и нежная, как прядь козьего пуха, и пахло от нее чуть слышно духами, хотя Сенем никогда не душилась. Солтан, схватив ее за руку, притягивал к себе… И опять она говорила: «Родной, не надо…»