Первый снег - [18]

На следующий день он был не в духе, ему почему-то постоянно вспоминался майор, его издевательская манера говорить со смешком, его страхи, отчаянье не состоявшегося отца, любви, которой тот не смог отдать детям и вообще никому. На пятиминутке директор несколько раз окликал его, удивляясь некоторой отрешенности нового мастера. «И будь строже с мастерами, – напутствовал он его, – и наконец заставь этих граверов закончить работу! И смотри, чтобы рабочие не напивались в рабочее время. Коллектив тут хоть и небольшой, но интернациональный, бригада копателей, граверы, каменщики, сварщики», – продолжал директор. В конце концов, усилием он отогнал от себя эти мысли и после планерки, взяв у бухгалтера накладные, пошел в мастерскую к гравёрам по камню. Те сидели в углу мастерской, за небольшим импровизированным мраморным столиком и пили чай. Увидев нового мастера, которого им вчера представил директор, они привстали и, поприветствовав, предложили сесть за стол.

– Чаю будете? Меня Муртуз зовут, если не забыли, – уважительно спросил старший мастер, поправляя повязку, закрывавшую один глаз.

– Спасибо, сейчас не хочу, да и до обеда еще далеко, – мотивировал свой отказ учитель и спросил, обращаясь к нему: – Муртуз, вы те два памятника, о которых говорит директор, закончили?

– Извиняюсь, – ответил тот, – один закончил, а второй нет.

– А второй почему нет?

– Текста нет, – отвечал мастер, – заказчик попался капризный, он заплатил хорошо и требует, что-нибудь древнее.

– А у вас что, нет брошюры с эпитафиями?

– Эпитафии есть, эсэсэровские, новые российские, импортные с переводом есть, и даже которые я с любопытства сам записывал, увидев на надгробиях, – подытожил мастер, – но брат покойного требует чего-то особенного, древнее.

– Ладно, – ответил учитель. – Я зайду после обеда, попьем чаю и подумаем.

Настроив копателей на рабочий лад, переговорив со сварщиками, выслушав многочисленных посетителей, жаловавшихся то на ограду, то на благоустроенность территории, то на мусор возле кладбищенских ворот, учитель не заметил, как пролетел день, и, когда уже до конца рабочего дня оставалось меньше часа, учитель вспомнил про свое обещание и пошел в мастерскую к граверам. Муртуз со своим помощником снова пили чай, с тоской поглядывая на надгробие, стоявшее перед ними. Великолепно отполированный кусок черного мрамора с нанесенными фамилией и именем, украшенными восточными узорами, закрывали верхнюю часть монумента, нижняя же, видимо, предназначавшаяся для заказанной эпитафии, блистала нетронутой отполированной поверхностью, вызывая у Муртуза некоторый дискомфорт, чувствовавшийся на расстоянии, и он с надеждой посмотрел на вошедшего учителя.

– Ну вот, – сказал он, – нужны стихи, чтобы за душу брали, все, что в книжках образцов, заказчик отверг. Может, вы что посоветуете?

– А кто этот покойный? – спросил он, глядя на плиту. – Родился в 1939 году, умер в 2010-м, почти семьдесят лет прожил. А кем он был?

– Директором автобазы, потом директором универмага, а перед пенсией в министерстве где-то работал, – ответил Муртуз.

– И что? Ему нужно что-то героическое?

– Да не ему, – отвечал Муртуз, – я думаю, ему все равно, его брат требует и заплатил за эти стихи и за оформление камня двадцать тысяч рублей.

– Надо же, – удивился учитель, – я давно не видел, что бы так трепетно к этому относились.

– А что? – спросил Муртуз. – Вам доводилось работать где-то по этой линии?

– Да нет, я когда-то изучал старые надгробия, собирал фольклор, но это было в прошлой жизни, – ответил учитель и, заметив недоуменный взгляд мастера, пояснил: – очень давно, когда жил в горах.

– А-а, понятно, – почему-то обрадовался Муртуз, – тогда вы и командуйте. Как скажете, так и напишу!

– Вот на вскидку есть у меня два варианта, – сказал учитель и, взяв лист бумаги, написал в столбик два стихотворения.

Муртуз взял лист и вслух прочитал:

Лести звон, что ласкает нам слух,

Красок блеск, что творит миражи,

В жернова беспощадные лжи

Мы бросаем бесценные дни.

Только это понять нам дано,

Как закончится в горсти зерно.

Мне нравится, а откуда это?

– Со старинного надгробия 17 века, в моем селе, – с гордостью ответил учитель. – Мне тоже очень понравилось. Этим строкам, наверное, неподвластно время. Прочитайте второй стих.

Муртуз поднес листок к глазам и продолжил;

Спи, мой брат!

Не зови ты родителей!

Не проси завернуть тебя в бязь.

Я и сам продержусь тут едва ли.

Что ниспослано – надо принять!

Что нам бязь и молитвы прощальные?

Мы уйдем, как и сотни других,

Ну а саваном белым послужит

Первый снег, что послал нам Аллах!

– А это стихотворение откуда? – После небольшого молчания спросил Муртуз.

– Это тоже с надгробного камня, но не из нашего села, а с заброшенного хутора Чарми на границе нашего района. Я, когда был там в последний раз, там жила старушка, которая никак не хотела бросать своих коз и переезжать к детям в город. Сейчас, наверное, там уже никого нет. Она и рассказала, что знала про свой хутор и кто похоронен на их земле.

– И что она рассказала? – с интересом спросил Муртуз?

– Дело в том, что на хуторе нет своего кладбища, и хоронили в селе, которое неподалеку, а тут стояло в чистом поле целых два памятника из песчаника. И меня это сразу заинтересовало. Почерневшие уже, вросшие в землю, это и спасло текст от выветривания. Один был чист, только имя Абдулла едва читалось, а на втором были эти стихи. И старушка рассказала мне, что могила еще времен первой кавказской войны, и похоронены тут двое солдат армии Шамиля – братья, которые защищали узенькую тропинку через перевал, раньше ведь не было дорог, и им был приказ держать тропинку до первого снега, потому, как зимой это место непроходимо. Вот они и держались. Старушка рассказала со слов своего деда, которому тогда было восемь лет, что, когда пошел снег, старший из братьев притащил тело младшего и похоронил, а на следующий день умер сам. И его уже похоронили местные жители, женщины и дети. Взрослых-то не было, все на войне.