Первый разведвзвод - [5]

Все задумались, а сердце мое так и тахкает: хотя бы не младшего…

Наконец решили, просто — лейтенант.

Ура! Отныне я, Ленька Пальчиков, — командир разведвзвода! Лей-те-нант!

Микита Силивонец и его внучка

Целую неделю мы кроем крышу. Оружие вовсе не мастерим. Но про войну не забыли. Война идет. Ежедневно. Все новые и новые силы вступают в строй. Наши солдаты с каждым часом занимают новые позиции — то есть новые латы на крыше. А мы — это не просто Славка, Федя, Олег и я. Мы — командующие армиями. Мы формируем полки и дивизии — это значит, таскаем по лестнице дощечки. Расставляем их по фронту — это значит, раскладываем и подсовываем дощечки под руки деда Кузьмы. Обидно одно: как командир разведвзвода, я не командую своими хлопцами здесь, на крыше. Всё — дед Кузьма.

Дед Кузьма — вроде командующего фронтом. Он каждого солдата ставит на свое место в длинном строю кровельной шеренги. Дед Кузьма сидит на командном пункте, который называется «КП», деревяшка ведь — не настоящая нога, и можно полететь на землю.

Говоря откровенно, я тут немного преувеличиваю. Целый день на крыше только наш дед. А мы — часа по два. Натаскаем дощечек, один из нас остается помогать деду, а мы втроем беремся за другие дела.

Что правда, то правда: дел у нас прибавилось. В колхозе «горит» лен: ну, перестаивает на корню, рыжеет. Все женщины в поле, теребят лен. А мы с их малышами.

И дались же нам в знаки эти малыши! Теперь, правда, мы немного привыкли. А в первые два дня не было жизни. Оттого, что они плачут, хныкают и пищат… И вот что мы придумали. Собрали все игрушки в деревне и принесли к нам. Кто дал пару кукол, кто — лошадку, кто — самосвал, кто — кубики, кто и еще что. И наша веранда стала вроде детсадика. Малышам хорошо. Они играют на веранде и во дворе. Конечно, под нашим руководством.

Один Микита Силивонец не дал игрушек. Жадина этот Микита. Даже в дом не пустил. Мы тогда ему — ультиматум:

— Внучку не возьмем!

А он этак преспокойно сплевывает сквозь свои желтые зубы:

— А я и не доверю свою Наташку всяким соплякам.

Обидно. Чтоб нас да так обозвать?

Рассказали деду Кузьме.

— A-а, не трогайте вы Сапуна.

Это Микиту так называют за нелюдимость. Всё в сторонке от людей, всё один да один. И в свою кузницу нас не пускает. Правда, в колхозе есть и большая мастерская. Да туда идти далеко, а главное, из-за трактористов да шоферов в нее и не сунься… В его же кузницу, что на выгоне, редко кто заходит. Привезут неисправную телегу, поломанный плуг или беззубую борону, ну и звенит молотком Сапун, сопит кузнечным мехом. Искры так и скачут в полумраке кузни.

Очень хочется посмотреть, как скачут живые искры. И почему одни зеленые, другие красные, а третьи как стекло. Соберемся мы, а он, чумазый, высунет голову из двери и кричит:

— Прочь, сопляки!

Иначе он нас и не зовет.

За это мы дразним его — «Полицай». Конечно, когда далеко отбежимся. Правда, он не гонится за нами, а сразу как-то горбится и тихо исчезает в черном проеме двери. Долго не слышно кувалды. А потом как начнет дубасить — дотемна звенит наковальня…

Вот этот, значит, Микита не дал нам игрушек. А сегодня Наташка — его внучка — пришла в наш детсадик. Федя показал ей от ворот поворот:

— Иди к деду, жадина!

— Я куклов принесла…

— Куклов, куклов, — рассмеялся я. — А дед знает, что ты пошла сюда?

Наташка молчит. Одну куклу уронила, трет кулачком глаза. А левой рукой держит вторую — голышку безногую. Я теряюсь, когда плачут. А поэтому не знаю, что предпринять, и поглядываю на друга.

— Ну во-от, нюни распустила! — морщится Федя, но от своего решения не отступает: — Марш к деду! Нам не нужны тут всякие… полицаи!

— А ну, иди сюда!

Мы оглянулись. У калитки стоит дед Кузьма и кого-то из нас подзывает пальцем. Наташка от грозного окрика прячется за веранду. Уже две куклы валяются между мной и Федей.

— Третьему поколению мстишь, вояка? — незнакомо-хриплые слова вылетают из густой бороды деда Кузьмы.

Он отворачивается от нас, достает кисет. Свертывает цигарку и никак не может свернуть: просыпается табак. Мелко дрожат узловатые пальцы. Я стою не шевелясь и никак не пойму, что так расстроило нашего деда. Федя тоже молча ковыряет землю большим пальцем правой ноги.

— Ну какой же Микита полицай? — бубнит он, заикаясь. — Два месяца в полиции пробыл, а больше года в партизанах… Да если он полицай, при чем внучка? Микита пятнадцать лет на севере отбыл. Теперь вот работает. Как все… Так-то.

— А что он — предатель, это ничего, да? — вдруг тонким голосом кричит Федя. — Из-за него половина деревни погибла!

Дед Кузьма молча смотрит на Федю и долго гасит недокурок.

— Я вот сам был в партизанах, а сказать, что Микита предатель, язык не повернется… Вот так-то! — и уходит.

Мы стоим ошеломленные и смотрим в широкую спину деда Кузьмы. Спина чуть подрагивает, когда он заносит свою деревяшку…

Наташка боязливо выскользнула из-за веранды, хватает свои куклы и шмыгает в дверь. Ее белесая головка мелькнула среди черных и таких же белесых головок на нашей веранде и растаяла, пропала…

— Вот, черт, забыл! — первым приобретает дар речи Федя. — Дед Кузьма тогда не в партизанах, а в связных ходил. Уже без ноги. Ему ногу отняли в сорок втором. Помнишь, сам рассказывал. А лагерь разгромили в сорок третьем. Откуда ему знать, кто предатель?