Первый перевод романа “Экзодус” - [2]

Я продолжал поиск, через кого перебросить на свободу тетради, но ничего не удавалось. К одному еврею, правда, приехала мать, и я попросил его на свидании отдать их ей, но он побоялся... Утром 30 апреля начался “шмон”. Мы с Золей и Сашей быстро окунули одеяло в воду, разложили тетради, повесили одеяло на веревку перед моими окнами в бараке, и в этот момент радио прокричало: “Всем заключенным немедленно войти в бараки, никому не оставаться на улице”. Мы ушли в барак. Надзиратели и офицеры прощупали зону, потом переломали завалинки, чердаки и крыши и, наконец, вошли к нам в барак. В бараке процедура обыска прошла благополучно, потому что ни у кого ничего не было - и мы очутились на улице. Во дворе мы стояли с Сашей и Золей и смотрели, как висит наше одеяло, а никто из надзирателей даже и не думает к нему подойти. Мы, конечно, были очень рады успеху, и, когда закончился обыск, радостно вошли в барак. Предварительно, конечно, мы сняли одеяло, вынули тетради, одеяло повесили обратно, и с тетрадями вернулись к моим нарам. И вот тут произошло то, за что я себя до сих пор виню... Дело в том, что кое-кто из моих друзей-евреев не раз говорили: “Ты затеял очень опасное дело, ты играешь с огнем. Мало того, что ты сам получишь 10 лет “по новой”, если тебя арестуют. Но ведь власти сделают из этого большое массовое дело - “еврейский заговор”. Ты рискуешь не только собой, но и нами. Поэтому прекрати перевод и сожги сделанное”.

И действительно, они были правы. В случае моего провала пострадали бы на этом деле все. Мне нужно было думать об этом и быть очень осторожным, иметь в виду, что нахожусь в списке “особо опасных” и что ко мне каждый праздник приходят с дополнительным обыском. Так было на протяжении всех 10 лет. Легла мне на плечо сзади рука, и раздался голос старшего оперуполномоченного:

“Ну, как, Шифрин, дела?” У меня, конечно, все оборвалось внутри. Поворачиваясь, я увидел замерших с открытыми ртами, окаменевших Золю и Сашу. Сказал:

- Хорошо дела.

- Ну-ка, отойди, отойди от своих нар, я тут посмотрю, что у тебя.

Я отодвинулся, сел на нижние нары и закурил. Друзья отошли в сторону, и я остался один.

- Шо тут у тебя, всякие черти-боги в книжках?

Они знали, что у меня книги, обычно связанные с мистицизмом, а в них - фотографии статуй. Это он называл “чертями и богами”.

Подойдя к тумбочке, он открыл верхнюю тетрадь, посмотрел ее и отложил в сторону. Взял “Экзодус” в руки, повертел его, полистал (текст был на английском) и отложил в сторону.

И так он брал в руки одну за другой эти 12-14 тетрадей, листал их и откладывал. Потом начал пересматривать книги и ругаться:

- Что вот у тебя здесь все божественное, божественное! И как же тебе не стыдно, интеллигентный человек, а религией занимаешься!

Дойдя до последней книги, он сказал:

- Ну, хорошо, а что еще у тебя есть? В каптерке есть что-нибудь? Я говорю:

- Да, конечно, у меня там целый чемодан книг.

- Ну, идем туда, - забрав мои книги и оставив на тумбочке тетради, он ушел, и с ним же ушли надзиратели.

Что произошло в этот момент, я так и не знаю. Почему он не конфисковал тетради с записями, с переводом “Экзодуса”? Понять до сих пор не могу. Произошло фактически чудо. Одно из двух: он либо принял эти тетради за какие-то советские издания, либо вместо рукописей ему почудился шрифт.

Я радостно заторопился с ним в каптерку, открыл чемодан, сам совал ему в руки книги:

- Вот еще, еще...

В общем, что и говорить, я шел назад в эйфории и полуобморочном состоянии одновременно. Тетради “Экзодуса” уцелели, но вслед за тем мне пришлось искать способ переправить их на свободу.

В ту пору я работал на деревообделочном заводе, где делали футляры для телевизоров. Работал я там художником по дереву. Также мне приносили поврежденные футляры, потому что я умел аккуратно заделывать повреждения на дереве. Из-за этого я работал у стола контролера ОТК. Он стоял с одной стороны стола, я - с другой, и постепенно мы с этим человеком подружились. Это был вольнонаемный мордвин. Бесконечное стояние по 8-10 часов, конечно, вызывало необходимость о чем-то говорить, и он задавал мне вопросы. Постепенно, за много месяцев совместной работы мы с ним подружились, он мне явно доверял. Вначале его вопросы были очень односторонни, постепенно они стали смелее, да и он свободно отвечал на мои вопросы.

И вот, когда приблизился срок моего освобождения, осталось каких-то три недели, и не было возможности перебросить тетради, я начал советоваться с Золей и с Гузманом и с некоторыми друзьями: может быть, отдать тетради этому контролеру ОТК? (Я его имя, конечно, называть не хочу). Все говорили мне: “Ты сошел с ума. Во-первых, он вольнонаемный - значит, завербован КГБ; во-вторых, мордвин, а мордвины нас выдают без всякого колебания. Как во время побега: если обращается кто-нибудь к мордвину, это сразу точная и немедленная закладка. Не сходи с ума”.

Но дело шло к освобождению, осталось две недели. И вот однажды мой сотрудник ОТК говорит:

- Я через несколько дней на работу не выйду, кого поставят сюда - не знаю. Я говорю:

- А в чем дело?

- А я уезжаю в Москву - сдавать экзамены в деревообделочный техникум, поэтому меня не будет несколько недель. Ну я говорю: