Первый особого назначения - [69]

Когда Степка прибежал к Грише, оказалось, что тот и не думает никуда собираться. Мастер преспокойно точил ключ, водя взад и вперед напильником. Но, увидав Степку, он тотчас же оставил работу и знаками показал ему, что готов идти.

Пока Гриша мылся и переодевался, Степка в нетерпении слонялся по мастерской. Он то и дело заглядывал за перегородку, чтобы посмотреть на Гришины часы. Без десяти двенадцать, без семи… Без пяти…

Наконец Гриша собрался, и они вышли на улицу.

После душной и темной комнатушки воздух на улице казался чистым и свежим. А солнце сияло так ярко, что было больно глазам. Степку так и подмывало «сказать» Грише о том, что в среду они всем отрядом пойдут в горисполком, к самому председателю, — просить для мастера новую комнату. Но он все же промолчал. Еще, может, ничего не выйдет. Ни к чему зря обнадеживать человека.

Гриша и Степка вошли в красный уголок, когда часы показывали три минуты первого. Но концерт еще не начался. Народу было полно. Пришли почти все жильцы двадцать третьего дома. Много было жильцов и из других, соседних домов. Первые ряды заняли старушки, которые зачем-то принесли с собой маленьких ребятишек. Ребятишки таращили глаза и озирались по сторонам, видно ничего не понимая. «И для чего таскать с собой таких малышей?» — с неудовольствием подумал Степка.

Андрей поздоровался с Гришей за руку и, попросив старушек потесниться, усадил мастера в первом ряду. А Степка побежал в отрядную комнату.

Глава шестая

В отрядной комнате стоял оглушительный хохот. Ребята толпились вокруг Женьки и Шурика, загримированных под старичков. Шурик успел приклеить оторванную Степкой бороду, и теперь мальчики наскакивали друг на друга, выкрикивая:

— А вы мне скажите, Иван Иванович, какая ваша любимая песня?

— Ну, какие же у нас в Миргороде песни, любезный Иван Никифорович, — отвечал Шурик. — Известно — «Гляжу я на небо…» Или еще — «Взяв бы я бандуру…»

В отрядную комнату вошел Андрей.

— Начинаем, начинаем! Сейчас Яков Гаврилович говорит. А затем, Кузя, твой выход…

Несмотря на крик и гам, который поднялся в отрядной при этих словах, громкий голос начальника ЖЭКа все же был хорошо слышен.

— Товарищи жильцы! — говорил Яков Гаврилович. — Сегодня мы открываем красный уголок, чтобы вы могли культурно отдыхать. Уголок открыт для всех желающих. У нас уже есть шашки, шахматы, домино, запланировано приобрести настольный теннис. В ближайшем будущем здесь также разместится библиотека. — За дверью зааплодировали. — Особо хочу отметить работу наших пионеров, нашего отряда, наших ребятишек. — Снова раздались аплодисменты. — Все это сделали они. Ну, конечно, при нашей помощи. Теперь ребята берут над красным уголком шефство. Так что по всем вопросам обращайтесь к ним. — И когда смолкли новые аплодисменты, начальник закончил: — А теперь, дорогие граждане, согласно программе посмотрите концерт, составленный силами тех же наших пионеров.

Пока Яков Гаврилович говорил, Женька, заглядывая в щелочку, рассказывал ребятам, кто сидит в зале.

— Гриша в первом ряду… Рядом с ним Сапелкин. Вот нахал! Пришел позже всех, а сидит впереди. Тихон Фомич тоже пришел! И старушка! Помните, которая в конторе про ванну раскричалась! Степка, твои отец и мать тоже здесь. И Гошка! Гошка! Честное пионерское! И Севка с ним.

— Где? Где Гошка?

Все кинулись к двери. Толкаясь, старались заглянуть в щелку. Зажицкого оттеснили. Раздались удивленные возгласы:

— Верно, Гошка!

— И Севка пришел!

— Чего это они? — с тревогой спросил Пончик.

— Устроят еще какую-нибудь бузу, — сказала Оля.

— Пусть попробуют! — с угрозой проговорил Степка.

Потоптавшись возле двери, Гошка и Севка присели на скамейку в самом дальнем уголке — там еще оставалось несколько свободных мест.

Как раз в этот момент Яков Гаврилович кончил свою речь.

— Все! — сказал Андрей. — Ну, Степа, иди объявляй первый номер. А где же Олег? — спохватился он вдруг. — Степа, ты у него был?

Действительно, в суете подготовки к концерту никто не заметил отсутствия Треневича.

— Я к нему заходил, — заволновался Степка. — Он обещал прийти к двенадцати. Может, у него…

И в это время в отрядную бочком пролез Олег. Он держал под мышкой объемистый газетный сверток.

— Уф, успел! — отдышавшись, сказал Треневич.

— Это что у тебя? Твой номер? — обступили его ребята.

— Номер, — кивнул Олег, с торжественной медлительностью разворачивая газету.

И тут все увидели большую черепаху с жестяными лапами, хвостом и головкой, выкрашенной в желтый цвет. Панцирь у черепахи был коричневый, с черными разводами.

— Вот это да! — произнес Шурик. — Вот это механизм!

— Олежка, включи!

— Пусть поползает!

— Покажи, Олежка!

— Ребята, ребята, пора начинать! — напомнил Андрей. — Степа, объявляй.

Выскочив из двери отрядной комнаты, Степка неловко поклонился зрителям и довольно громко крикнул:

— Начинаем наш концерт! Сейчас Кузя Парамонов прочитает стихотворение Лермонтова «Три пальмы», — он с опаской взглянул на Гошку и Севку.

Гошка хмуро смотрел на Степку, а Севка, как всегда, сонно оглядывал стены и потолок красного уголка.

Медленно, стараясь поменьше хромать, Кузя вышел «на сцену». От охватившей его робости он читал очень тихо, пожалуй, еще тише, чем во время репетиции. Ему несколько раз кричали из задних рядов: «Громче! Ничего не слышно!» Но когда он, торопливо ковыляя, уходил «со сцены», вслед ему раздались дружные аплодисменты.