Первый особого назначения - [5]

Когда человек ест разговаривать с ним невозможно. Мальчики шли по улице молча, и Степка от нечего делать смотрел по сторонам.

Долгожданная весна наконец-то пришла в город. Солнце сияло в стеклах окон и витрин, словно смотрелось в них, как в тысячу зеркал. Оно подсушивало тротуары и сердито хмурилось, когда на него наползало облачко, будто бы торопилось поскорее прогнать всякую память о зимних метелях и стуже.

То, что весна пришла всерьез, без обмана, было особенно заметно возле школы. Даже малыши первоклассники бежали, расстегнув свои пальтишки. А старшеклассники уже ходили без шапок и без пальто, фасонисто перекинув через плечо ремни полевых сумок. Эти сумки были последней модой у старшеклассников. И Степка втайне мечтал о такой же.

Ребята стекались к трехэтажному кирпичному зданию школы из всех соседних улочек и переулков. Перекликались, здоровались.

Пробежал мимо, хлопнув Степку по плечу, Женька Зажицкий. Издали помахал ему рукой Олег Треневич, которого за медлительность Зажицкий звал «Тпруневичем». Вперевалочку прошел Мишка Кутырин, рослый здоровяк, самый сильный мальчишка в шестом «А». Звонко поздоровалась с Вовкой и Степкой Таня Левченко, дочка главного инженера завода. Она с отцом и матерью приехала из Харькова и только первый год училась в одном классе со Степкой.

Школьные двери были распахнуты широко и гостеприимно. Желтые солнечные пятна весело пестрели на большом кумачовом полотнище, прибитом во всю стену в просторном вестибюле, высвечивая ровные буквы: «Выполним на «5» пионерскую двухлетку!» Солнечные квадраты лежали на полу в коридорах, словно золоченые коврики. Один из таких ковриков был постелен прямо перед дверью в шестой «А» и сиял такой чистотой, что, перед тем как ступить на него, невольно хотелось вытереть ноги.

В классе стоял тот неумолчный, немного тревожный гул, который всегда бывает перед началом уроков. Хлопали крышки парт, шелестели тетрадные странички, щелкали замочки портфелей. Дежурный Слава Прокофьев старательно стирал что-то с доски. Должно быть, Женька Зажицкий уже успел мимоходом написать на ней какие-нибудь стихи. Он писал их всюду, где только находилось место. Чистюля Варя Кузовкова, председатель санитарной комиссии, брезгливо заглядывала в уши Мишке Кутырину, который был известным неряхой.

— Да что ты смотришь! — лениво басил Мишка. — Я же позавчера мыл…

— «Часть нобилей поддерживала Цезаря… — монотонно доносилось с одной из последних парт. — Поддерживала Цезаря, видя, что его диктатура укрепляет… Диктатура укрепляет Римское рабовладельческое государство…»

Там, стиснув щеки кулаками, сидела Оля Овчинникова. Оля была отличницей, но ей всегда казалось, что урок она выучила плохо. И потому перед началом занятий и на переменах она, ничего вокруг не видя и не слыша, скороговоркой повторяла домашнее задание.

Степка сел на свое место и не успел еще вытащить из портфеля учебник, как залился звонок. Крышки парт захлопали громче и торопливей, тетради зашелестели тревожней, и в класс вошел Аркадий Аркадьевич, учитель истории.

Степка любил уроки истории. Ему нравилось слушать о том, как жили люди, когда ни его самого, ни его отца, ни дедушки Арсения, ни даже самых древних стариков еще не было на свете. В четвертом классе, когда в дневнике на первой страничке среди школьных предметов появилось это новое слово — «история», Аркадий Аркадьевич, впервые придя в класс, сказал: «История всюду, история вокруг нас, и мы с вами — тоже история. Люди будущего станут изучать нашу жизнь, наши дела, наше замечательное время…»

А время и правда замечательное! Пройдет еще лет сорок, и выйдет в школе к доске какой-нибудь мальчишка, такой же, как Степка или как Костя Гвоздев. А учитель спросит, вот так же, как сейчас Аркадий Аркадьевич спрашивает Мишку Кутырина: «Ну-с, расскажи нам…» И станет мальчишка рассказывать о том, как двинулся сквозь льды атомный ледокол «Ленин», о том, как завертелись, закрутились турбины ангарской электростанции, и о том, как поднимали целину герои-комсомольцы… И он, тот будущий неведомый школьник, назовет имена людей, прославивших эту семилетку, — Николая Мамая назовет, и Ярослава Чижа, и Валентину Петрищеву, и другую Валентину — Гаганову… И, конечно, будет он рассказывать о том, как взвился в звездную вышину первый советский искусственный спутник, и о том, как вслед за первым полетели другие. А потом… Разве можно забыть тот день, когда радио возвестило: «Наш советский человек в космосе! Юрий Гагарин!..» Ух, что тогда началось! Кричали «Ура!», хлопали в ладоши, вскакивали с мест. И всю большую перемену в необычной тишине простояли у репродуктора в коридоре, ловя торжественно радостный голос диктора.

На уроках истории будут вспоминать школьники о том, как сражалась за свою свободу непокорная Африка. И произнесут ребята с печалью имя Патриса Лумумбы и с гневом припомнят, как заточили в тюрьму героя Греции Манолиса Глезоса.

Степка так глубоко задумался, что не сразу услышал свою фамилию, которую Аркадий Аркадьевич повторил несколько раз. И только когда Слава Прокофьев, сосед по парте, толкнул его в бок, он словно проснулся.