Первый и последний чародей - [22]

Он часто думал, что мало знает женщин. Его мать умерла при его рождении, и он все еще чувствовал эту потерю. Она любила бы его и была бы честна с ним… по крайней мере, так он ее себе представлял.

Всю жизнь ему говорили, что он красив. Сколько из тех слов было просто лестью? Несмотря на то, что принц был маловат ростом для своего народа, черты лица его были тонкие и правильные, а темная кожа гладкой. Его почти черные волосы сгибались у верхней части воротника и были всегда идеально причесаны.

Верховные советники часто называли его "ученым". Он не мог с уверенностью утверждать, так ли это. Но с их стороны это точно не было комплиментом. Оуньял'ам не был таким великим воином, каким был его отец. Однажды дерзкий придворный чиновник назвал принца "книжником". Ему исполнилось четырнадцать, и он знал, что это значит. Те слова ранили его. Показать свою боль было большой ошибкой. Император Каналʼам не терпел дерзости, ибо его родовая ветвь просуществовала более четырех столетий. Обезглавленный труп того советника, убитого императорской гвардией на глазах у всех присутствующих, упал к ногам Оуньял'ама. В тот момент принц решил, что это был последний раз, когда он позволил крови замарать свои руки — точнее, свои ботинки — по своей небрежности.

В глазах любого принц должен выглядеть безупречным. Посетители этим утром будут особенно стараться. Внутренние переживания поколебали обычную сдержанность принца. Когда он увидел Нажифа, вышагивающего между сводчатыми проходами к открытому балкону во внутреннем дворе, то не сдержался.

— Ваше лицо выдает ваши мысли, — слишком резко сказал Оуньял'ам, — вы словно высосали три лимона на завтрак.

Нажиф на мгновение замер, а затем склонил голову:

— Простите меня, мой принц.

В свои пятьдесят с небольшим это был мускулистый мужчина с круглым лицом и острой клинообразной бородкой. Свирепый в бою, он всегда знал, когда надо быть сдержанным и хладнокровным. Двадцать четыре года Нажиф командовал личной охраной Оуньял'ама с того самого дня, как обезглавленное тело упало к ногам юного принца.

Нажиф защищал не только жизнь принца, но также его разум и сердце. В каком-то смысле он был отцом для Оуньял'ама больше, чем император.

Четверо из двенадцати других стражников принца стояли перед его покоями. Вместе с Нажифом их было тринадцать — тринадцать стражников будущего, тринадцатого, императора государства. Все городские и дворцовые стражники были одеты примерно одинаково: в коричневые штаны, заправленные в высокие тяжелые сапоги, темно-коричневые ливреи поверх кремовых рубашек и красные тюрбаны, возвышающиеся на головах. Сотни императорских гвардейцев отличались золотыми поясами, а тринадцать личных гвардейцев принца носили серебряные.

Когда самообладание Оуньял'ама восстановилось, он пожалел о своей несдержанности с Нажифом. От общества эмира Мансура любой станет похожим на скисшее верблюжье молоко. В дверь постучали. Не дожидаясь приглашения, кто-то не в меру ретивый приоткрыл створки:

— Мой принц?

Оуньял'ам напрягся от вспыхнувшего раздражения, хотя внешне оставался спокойным:

— Да… Советник?

Дверь распахнулась настежь. В коридоре среди четырех нерешительных, но настороженных стражников стоял имперский советник Вахид Аль-А'Ямин.

— Простите за вторжение, — сказал советник, — но прибыли эмир Мансур и его дочь. Я поспешил сообщить о них.

В свои семьдесят с лишним лет А'Ямин обладал зрением и чутьем настолько же острыми, как у любого сокола, обитающего на территории империи. Обычно он одевался в бежевые панталоны, кремовую рубашку и темно-коричневый халат без рукавов. Этот неяркий образ дополнял неизменный красный тюрбан на седой голове — как у императорской гвардии. Наверно, он воображал себя воином, хотя никогда не служил ни в одном войске. Его лицо было изборождено морщинами, и старик постоянно сутулился, чтобы казаться немощным. Во дворце это никого не могло обмануть.

Теперь, в связи с пошатнувшимся здоровьем императора, его советник был самым могущественным человеком в государстве.

— Как любезно, — выдавил Оуньял'ам, сделав несколько шагов, чтобы лучше видеть коридор. За советником и стражниками стояли два человека эмира. За ними с важным видом стоял и сам командующий со своей дочерью.

Оуньял'ам быстро отвел взгляд от Аиши.

— Добро пожаловать, Фалах, — церемонно произнёс он, назвав эмира по имени.

Эмир встал рядом с советником и склонил голову:

— Мой принц.

— Входите, достопочтенный эмир, — сказал Оуньял'ам и посмотрел на А'Ямина. — Можете идти, благодарю вас за беспокойство.

— Мой принц, — ответил А'Ямин своим скрипучим голосом. — Эмир хорошо служит вашему отцу и пользуется моим глубочайшим уважением.

Оуньял'ам стиснул зубы: конечно, А'Ямин ценил такой удобный инструмент вроде Мансура.

Советник поклонился и попятился, прежде чем свернуть в коридор.

— Ждите здесь, — приказал Мансур своим стражникам, как будто принц пригласил их войти. Он жестом пригласил дочь пройти вперед, что обычно было не принято. Нажиф быстро пересек комнату, чтобы закрыть за ними дверь. Сам он также остался внутри.

В тот момент, когда Оуньял'ам повернулся к гостям, на него нахлынуло другое неприятное ощущение: непрошеное чувство вины. Оно усилилось при виде ее опущенных глаз. Эта девушка была не похожа на прочих аристократок, бросавшихся на него.