Первый человек в Риме. Том 2 - [41]

Результатом стала женская ссора, да такая буйная, что дети заплакали в голос, слуги разбежались, а Сулла примчался в таблинум, проклиная всех женщин на свете. Из обрывков перебранки он понял, что тема уже стара и подобные стычки – довольно частое явление.

– Дети! – кричала Марция так громко, что ее голос доносился до храма Магна Матер. – Ты совсем забросила детей!

Юлилла вопила в ответ так, чтобы было слышно у Большого цирка: Марция украла у нее любовь детей, чего же ей еще надо?

Словесная битва затягивалась, причем накал, свойственный обычной краткой перепалке, не ослабевал – еще одно подтверждение того, что тема стара и аргументы известны. Завершилось все в атриуме, как раз у дверей кабинета Суллы, где Марция сообщила Юлилле, что отослала детей с няней на прогулку и не знает, когда они вернутся, но лучше бы Юлилле быть к этому времени трезвой.

Зажав руками уши, чтобы не слушать высокопарных слов о том, что за детьми надо присматривать и как именно это следует делать, Сулла попытался сосредоточиться на том, какие прекрасные у него дети. Он так радовался встрече с ними после долгой разлуки; Корнелии Сулле было уже пять, а маленькому Луцию – четыре. Уже люди – и достаточно взрослые, чтобы страдать, это он хорошо помнил по собственному опыту, хоть и запрещал себе вспоминать о своем детстве. Если и было какое-то оправдание у него перед двумя сыновьями, которых он покинул совсем крошечными – так это то, что они все же еще очень малы. Его римские дети уже выросли, их можно было считать людьми. Он и жалел их сильнее, и любил крепче, чем кого бы то ни было в жизни. Самоотверженно и чисто, безгрешно и безраздельно.

Дверь в кабинет распахнулась. Ворвалась Юлилла – растрепанная, со сжатыми кулаками, с лицом, мертвенно-бледным от гнева. И от вина.

– Ты все слышал? – обратилась она к Сулле. Сулла отложил перо.

– Разве это можно не услышать? – голос его звучал устало. – Весь Палатин слышал.

– Старая брюква! Иссохшаяся страшила! Как осмелилась она обвинять меня в том, что я пренебрегаю своими детьми?

"Что же мне делать? – размышлял Сулла. – Почему я мирюсь со всем этим? Почему бы мне не достать белого порошка из моей маленькой коробочки и не подсыпать ей в вино, чтобы у нее повыпадали зубы, а язык свернулся кольцом; грудь ее стала бы, как перезрелый гриб-дождевик и лопнула бы от прикосновения… Почему мне не попадаются подходящие грибочки, чтобы накормить ее до отвала? Почему я не поцелую ее так, чтобы она потеряла голову, и не придушу ее, как Клитумну? Скольких людей убил я – и мечом, и дубинкой, и ядом, и стрелой, и камнем, и топором, и руками? Чем она лучше них?" Он, конечно, сам знал ответ. Юлилла дала ему то, о чем он мечтал: удачу. И она была римской патрицианкой, той же крови, что и он. Он скорее бы убил Герману…

Поэтому оставалось только одно средство против этой неисправимой, неудержимо скатывающейся в пропасть римлянки – слово. Слово не убьет ее.

– Однако ты действительно пренебрегаешь детьми. Поэтому я и предложил твоей матери поселиться у нас.

Она всплеснула и схватилась за горло.

– О, о! Как ты посмел? Я никогда плохо не относилась к детям!

– Ерунда. Ты и не помнишь, что значит заботиться о них, – в его словах звучала усталость и страдание, как Сулле казалось, с того момента, когда он вошел в этот отвратительный, грязный дом. – Единственное, что тебя заботит, Юлилла, – это выпивка.

– А кто может меня упрекнуть? – ее руки бессильно упали. – Кто имеет право осуждать меня? Выйти замуж за человека, который не испытывает ко мне никаких чувств, которого не возбуждает близость, даже когда мы лежим в одной постели и я чуть ли мозоли не натираю на губах, пытаясь его расшевелить!

– Если пошел такой разговор, то закрой, пожалуйста, дверь.

– Зачем? Чтобы твои драгоценные слуги не услышали чего-нибудь лишнего? Какой же ты лицемер, Сулла! Кто виноват в этом – ты или я? Разве это не твой стиль? У тебя в этом городе репутация такого лихого любовника, что, наверное, только со мной ты ведешь себя как импотент! Только я не привлекаю тебя, как женщина! Я! Твоя собственная жена! Я ни разу в жизни не взглянула на другого мужчину – и где твоя благодарность? Тебя не было почти два года, и ты не хочешь притронуться ко мне даже тогда, когда я возбуждаю твое орудие губами и языком. – Ее глаза наполнились слезами. – Что я такого сделала? Почему ты не любишь меня? Почему ты не хочешь меня? Сулла, посмотри на меня с любовью, прикоснись ко мне с желанием, и я никогда в жизни не вспомню о вине! Как, ты можешь не отвечать на мою любовь?

– Возможно, в этом что-то и есть… – он непроизвольно передернулся. – Мне не нравится, когда меня любят слишком. Это неправильно, даже нездорово.

– Тогда скажи, как мне разлюбить тебя? – рыдала Юлилла. – Я не знаю – как? Ты думаешь, если бы я могла, я бы этого не сделала уже? Да я молюсь об этом! Я жажду разлюбить тебя! Но не могу. Я люблю тебя больше жизни!

Он вздохнул:

– Может, выход в том, чтобы, наконец, повзрослеть? Ты выглядишь и ведешь себя, как девочка. Твоему уму и телу еще шестнадцать. Но не тебе Юлилла. Тебе уже двадцать четыре, и у тебя двое детей.