Первый человек в Риме - [11]

Деньги. Миром правят они. Без них человек – ничтожество. Стоит ли удивляться, когда иной счастливец, вытолкнувшийся на поверхность, начинает тянуть на себя, стремясь ухватить все больше и больше? Человек может обогатиться, добившись избрания в преторы. При участии Фортуны всякого рода издержки принесут в конце года солидные дивиденды. Еще лучше – стать претором провинции, поскольку там претор – бог. В этой должности достаточно легко себе помочь. Например, можно затеять маленькую пограничную войну с варварами, прибрать их золото и их священные сокровища. Продать пленных в рабство с выгодой для кошелька. Помимо мрачных проспектов войны, имеются и другие дороги, весьма просторные и удобные для всяких комбинаций. Можно, скажем, заняться хлеботорговлей, повышая или понижая цены к своей выгоде; давать деньги в рост (армия используется для сбора долгов). Дыры в бухгалтерской книге легко латаются налогами. Также можно продавать права на римское гражданство. Можно даже (не совсем законно, конечно) освободить от дани Риму отдельный небольшой город – в свою пользу, разумеется.

Деньги. Где бы взять их? Совсем немного, чтобы стать сенатором. Мечты! Луций Корнелий Сулла, все это – мечты.

Женщины Цезаря свернули направо, на спуск Виктории. Сулла знал, куда они идут: на землю Флакка. На пустырь, туда, где раньше стоял Флакков дом.

В то время как он поднимался туда, ступая по жухлой траве, дамы уселись на свои складные стулья. Здоровенный раб, похожий на фракийца, воздвигал над их головами складной тент, дабы укрыть хозяек от участившегося дождя. Две Юлии, как отметил Сулла, пробыли подле своей матери весьма недолгое время – та разговаривала с беременной женой Тита Помпония. Юлии сложили свои стульчики и поспешно перебежали к четырем Клавдиям Пульхра, которые сидели на солидной дистанции от своих матерей. О да, они были здесь – Лициния и Домиция. Сулла знал обеих довольно хорошо, с тех пор как переспал с обеими. Не глядя больше по сторонам, он подошел к сидящим женщинам.

– Дамы, – приветствовал он их, склоняя голову. – День отвратительный, да?

Каждая из женщин, бывших здесь, знала о том, кто он такой, – положение Суллы вызывало болезненный интерес. Чернь, с которой он водился, считала его ровней, самозванцем, присваивающим себе чужое имя. Но для благородных горожан его происхождение не было тайной. Они знали его генеалогию. Они знали его историю и историю его семьи. Некоторые жалели его, иные, как Лициния и Домиция, видели в нем привлекательного мужчину. Но никто из них не хотел ему помочь.

Северо-восточный ветер принес запах сажи, подкисшей золы и сгоревшей плоти. Прошедшим летом весь Виминал и верхняя часть Эсквилина выгорели дотла. Пожар этот на памяти Рима был самым страшным. Почти пятая часть города была выжжена. Горожане, объединив усилия, снесли значительное количество зданий, отсекая пожар от Субуры с ее тесно стоящими многоквартирными домами и от нижнего Эсквилина. Ветер и ширина Длинной улицы остановили распространение бедствия в редких застройках внешнего Квиринала, на севере же огонь добрался до холмов перед Сервиевой стеной.

И хотя после этого пожара прошло полгода, Сулла видел с пустыря Флакка страшный шрам, тянувшийся от рынка Мацеллум. Добрая квадратная миля черных фундаментов, полуобвалившихся домов. Запустение. Точное количество погибших никому не было известно. Их, погибших, было достаточно, чтобы выжившие не нуждались в жилье после пожара. Так что застройка шла медленно. Только кое-где возвышались строительные леса – верный знак того, что здесь строится инсула и некий землевладелец набьет теперь кошелек.

Сулла злорадствовал, чувствуя, как смутились Лициния и Домиция, когда он поприветствовал их. Они были мягки, как никто в мире, и старались жить спокойно.

«Страдайте теперь, глупые свиньи! Любопытно, знают ли эти крольчихи, что я спал с ними обеими?» – спросил себя Сулла и решил, что нет. Это придавало их встрече острый, пикантный привкус.

Глазами, в которых плясал озорной огонек, он раздевал женщин, сидящих под укрытием. Скоро он перебрал всех, кроме Марции. Марцию он отделял от прочих. Только не она! Это же не женщина, а оплот достоинства, монумент добродетели.

– Это была страшная неделя, – произнесла Лициния высоким дрожащим голосом. Взгляд ее был прикован к обугленным холмам.

– О да, – сказала Домиция, прочищая горло.

– Я была в ужасе, – лепетала Лициния. – Мы жили тогда в Каринах, Луций Корнелий. Огонь все приближался и приближался… Катился к нам. Конечно, когда все закончилось, я упросила Аппия Клавдия перебраться в другую часть города. Это вряд ли спасет нас от огня, но лучше, без сомнения, жить близ Форума и болота с одной стороны и Субурой – с другой!

– Это было чудесно, – произнес Сулла, вспомнив, как всю неделю он по ночам поднимался по лестнице храма Весты. Он смотрел, представляя себе, что это – объятый чудовищными сполохами вражеский город после разграбления, и видел себя римским полководцем, отдавшим этот приказ. – Чудесно… – повторил он.

Ошарашенная его словами, Лициния быстро, как бы украдкой, взглянула на его лицо и, злясь на себя, тут же перевела взгляд обратно. Она испытала на себе силу этого человека, о чем горько сожалела теперь. Сулла был опасен. С головой у него было не в порядке.