Первый блицкриг. Август 1914 - [176]

«Клюк считает, что ему нечего опасаться действий парижской армии, — писал один офицер четвертого сентября. — После того как мы уничтожим остатки англо-французской армии, он вернется к стенам Парижа и предоставит IV резервному корпусу честь первому вступить во французскую столицу».

Приказ остаться позади для прикрытия с фланга общего наступления германских армий выполнить невозможно, прямо заявил Клюк главному штабу четвертого сентября, продолжая между тем движение вперед. Остановка на два дня, необходимая для того, чтобы Бюлов смог подтянуть свои войска, ослабит общее германское наступление и даст противнику время для укрепления своих сил. Лишь благодаря «смелой операции», проведенной его армией, удалось захватить переправы через Марну и открыть этим путь другим войскам. Как он отметил далее, «следует надеяться, что будут использованы все преимущества достигнутого успеха». В диктаторском тоне Клюка проскользнули гневные нотки, когда он спросил, почему за «решающими победами других армий» — он имел в виду Бюлова — всегда следуют «просьбы о помощи». Бюлов пришел в бешенство, узнав о том, что «замыкающий эшелон в тылу 2-й армии превратился, вопреки предписаниям главного штаба, в атакующий».

Его войска, как и другие германские части, вышли к Марне физически обессиленными.

«Мы крайне устали, — писал один офицер из Х резервного корпуса. — Люди падают в канавы, едва дыша… Затем вновь команда — по коням. Я еду, положив голову на гриву лошади. Все чувствуют жажду и голод. На нас нападает апатия. Такая жизнь мало чего стоит. Потерять ее — значит потерять немного».

Солдаты Хаузена жаловались на отсутствие «горячей пищи в течение пяти дней». То, что наступление приводило войска к физическому изнурению и падению морального состояния войск, не тревожило командующих армиями. Все они, как и Клюк, были убеждены в полном поражении французов. Третьего сентября Бюлов писал в донесении, что французская 5-я армия потерпела «полное поражение», «совершенно дезорганизована» и бежит на юг к Марне.

Хотя и не «дезорганизованная совершенно», 5-я армия была явно не в хорошей форме. Ланрезак в открытую выражал недоверие Жоффру, оспаривал приказы командования, ссорился с офицерами связи из главного штаба. Это отрицательно влияло на его подчиненных, расколовшихся на две враждующие группы. Из-за бесконечных мучительных попыток оторваться от противника нервы каждого были крайне напряжены, все испытывали раздражение и тревогу. Командир XVIII корпуса генерал де Латри, войска которого находились на кратчайшем расстоянии от противника, думая о состоянии солдат, испытывал «душевную боль». Потрепанная в боях, 5-я армия тем не менее пересекла Марну, находясь на значительном расстоянии от противника, практически выйдя из зоны боев. Таким образом она выполнила условие Жоффра в отношении возобновления наступления.

Жоффр информировал правительство о своем намерении приступить к операции «через несколько дней», не указывая, однако, точной даты. В главном штабе настроение было мрачное. Каждый день из поездок по армиям возвращались офицеры связи. Как сказал один из них, «повсюду дул ветер поражения». Главный штаб решил переехать еще на пятьдесят километров в тыл к Шатильону на Сене, что и сделали через два дня — пятого сентября. За неделю Франция потеряла города Лилль, Валансьенн, Камбрё, Аррас, Амьен, Мобёж, Мезьер, Сен-Кантен, Лан и Суассон, а также угольные шахты и рудники, районы, где выращивали пшеницу и сахарную свеклу, и одну шестую часть населения. Каждый француз воспринял как личное горе весть о том, что Реймс, в кафедральном соборе которого короновались все короли, начиная от Кловиса и кончая Людовиком XVI, был объявлен открытым городом и отдан на милость армии Бюлова третьего сентября. Не прошло и двух недель, как немцы, озлобленные поражением под Марной, стали бомбардировать город, в результате чего Реймский собор был утрачен для человечества так же, как и библиотека Лувэна.

Жоффр, еще сохранявший внешнее спокойствие, регулярно, как и прежде, три раза в день принимал пищу и неизменно ложился в десять часов вечера спать. Но он начал заметно нервничать, когда третьего сентября ему пришлось решать трудную и щекотливую задачу: отстранить Ланрезака от командования. Официальным поводом для этого явились «физическая и моральная депрессия» Ланрезака и его «ненормальные взаимоотношения» с Джоном Френчем, получившие широкую огласку. Это нужно было сделать в интересах будущего наступления, в котором 5-й армии отводилась главная роль; существенное значение имело и участие в нем англичан. Несмотря на твердость, проявленную им во время боев под Гюизом, Ланрезак, как убедил себя Жоффр, тем не менее «окончательно утратил боевой дух». Кроме того, Ланрезак постоянно критиковал приказы главного штаба, зачастую возражая против них. Это, вообще говоря, не являлось доказательством его «морального падения», однако главнокомандующий болезненно реагировал на эти «выходки».

Жоффр редко имел свои идеи, но он очень искусно пользовался советами других и более или менее сознательно поддался влиянию доктринеров из оперативного отдела, которые, как сказал один из критиков французской военной системы, создали своего рода религию, «вне которой нет спасения и прощения тем, кто обнажал фальшь ее доктрины». Грех Ланрезака заключался в том, что он был слишком прав с самого начала, когда говорил о фатальной недооценке правого крыла германских армий. В результате значительная часть Франции оказалась под кайзеровским сапогом. Решив прекратить бой под Шарлеруа, так как армии Бюлова и Хаузена грозили ему двойным окружением, Ланрезак спас левое крыло французских войск. Как признал Хаузен после войны, этот шаг опрокинул все расчеты немцев, стремившихся уничтожить левый фланг французов. В конечном итоге Клюк вынужден был повернуть влево, чтобы ликвидировать 5-ю армию. Почему Ланрезак отступил, из страха или мудрости, не суть важно, ибо страх иногда есть мудрость. В данном случае отступление подготовило почву для новой операции, которую задумал Жоффр. Все это получило признание лишь после войны, когда французское правительство сделало запоздалый жест и наградило Ланрезака Большой лентой ордена Почетного легиона. Однако в первые месяцы горечи поражения, оскорбительные выпады Ланрезака против верховного командования стали невыносимыми для главного штаба. После того как он с армией пересек Марну, участь его уже была решена.