Первый арест. Возвращение в Бухарест - [93]

Через несколько дней выпустили взятого по ошибке брата Раду, и все предположения Старика подтвердились. Бориса спрашивали только о массовке. По его словам, полиция интересуется лишь теми, кто выступал в лесу Баняса, — у них есть полный список ораторов, и они знают, кто о чем говорил. Только со мной они напутали. «Вылкован выступал от имени интеллигенции», — сказал Борису допрашивавший его полицейский. Я, конечно, знал, что это неправда. И все, кто были на массовке, знали. Я действительно готовился выступать от имени интеллигенции, но в последнюю минуту Старик все изменил. Он спросил, кто у нас выступает от имени колониальных народов, и выяснилось, что Раду о них забыл. А Старик вспомнил. Когда речь шла о политике, Старик ничего не забывал. И вот он вспомнил, что в списке выступающих нет товарища, который будет говорить от имени колониальных народов, и предложил это мне. «Ты знаешь, какая разница между колонией и мандатом Лиги наций?» — спросил он. Я, как нарочно, не знал, и он тут же начал мне объяснять, что к чему. Вот так это было тогда, на массовке. Странно, почему полиция придерживается другой версии?

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— Вы помните мое выступление на массовке? — спросил я румына, сидевшего со мной рядом здесь, в кузове «доджа». Вот сейчас все и выяснится, думал я, осторожно выпрямляя затекшую ногу. Сейчас выяснится, кто он такой.

Он задумался, потом сказал:

— Вы выступали от имени интеллигенции.

Чтобы не выдать себя, я до боли уперся коленями в бочку с горючим. Наконец-то! Он проговорился. Он не был на массовке. Он знает только полицейскую версию. Он попросту какой-то шпик. Все очень просто. Я это предчувствовал с самого начала. Он знает то, что известно было полиции, не больше.

Машина рвалась вперед, и я теперь снова ощущал жаркое дыхание мотора и вновь видел несущиеся в обратную сторону телеграфные и километровые столбы, деревья, придорожные кусты. На переднем сиденье по-прежнему раскачивалась большая голова майора в смешной, маленькой пилотке, но он перестал напевать свою навязчивую песенку. Ночь казалась еще более немой и печальной, но теперь, когда я уже знал наверняка, что сидевший рядом со мной человек лжет, я почувствовал внезапное успокоение. Хорошо, что я не успел задать ему никаких вопросов. Хорошо, что я не поверил его намекам. Кто знает, что бы он наплел. Напрасно я взял его в машину. Пустая затея. Спущу его в первом же селении и попытаюсь забыть…

Задумавшись, я не заметил, что мы нагоняем мощную колонну войск, двигающихся в том же направлении, что и мы. Я вдруг услышал нарастающий грохот, и он заполнил собой весь мир, и мысли мои окончательно смешались. Дорога сразу стала тесной, и наш «додж» как-то мгновенно преобразился и присмирел. Это был уже не тот грозный ревущий зверь, который мчал нас по пустынному шоссе, неудержимо вгрызаясь в ночь и сверля ее ослепительными лучами: грохот его мотора тонул теперь в реве, скрежете и завывании других моторов, свет его глаз растворился в белом зареве сотен других огней, полыхающих на дороге, и весь он напоминал теперь маленькую жалкую щепку, попавшую в бурный и неудержимый поток. Поток этот состоял из сотен автомашин: грузовиков, тягачей, бронетранспортеров, самоходок, бензозаправщиков, двигающихся тесным строем в два и три ряда, шурша и посвистывая своими покрышками, лязгая гусеницами и упираясь друг в друга короткими, словно обрубленными, белыми пальцами своих фар. Сквозь пыльное облако, пронизанное огнями, виднелись фигуры едущих в машинах людей и темные пушечные стволы. Люди сонно покачивались в такт движению, а пушечные стволы двигались ровно, многозначительно, спокойные и неподвижные на своих лафетах.

Во всем этом не было ничего необычного — до мелочей знакомая, будничная картина частей на марше. Только лица людей, изможденные солдатские лица, припорошенные пылью, с черной копотью на висках, выглядели в эту ночь не совсем обычно: казалось, что на них можно было прочесть мысль о том, что вот мы и в Румынии, под колеса и гусеницы ложится теперь чужая земля, а впереди уже Бухарест, столица одного из тех государств, откуда пришла к нам война, и даже это государство опомнилось и уже ждет помощи от нас, своих бывших врагов…

Мы ехали теперь значительно медленнее, чем раньше, и все же упрямо продвигались вперед. Но чем глубже мы врезались в колонну, тем яснее становилось, что нам ее не обогнать, и вскоре мы уже шли впритирку с остальными машинами, а впереди нас с ужасающей медлительностью полз маленький тягач, таща на прицепе длинную платформу, и когда он почему-либо задерживался, мы тоже вынуждены были сбавлять ход, и когда он остановился, мы тоже остановились и увидели, что впереди стоит вся колонна.

— Пробка! — сказал майор, сидевший рядом с Кротовым, и первый выскочил из машины.

— Да, это пробка, — серьезно подтвердил Паша, и все рассмеялись.

Водители не торопились выключить моторы, машины продолжали нетерпеливо дрожать, но ясно было, что тронутся они не скоро — там, впереди, случилась авария, какая-то машина закупорила шоссе.

Мы все еще стояли, когда на дороге появился регулировщик и стал расчищать путь для машин, пробивающихся в обратную сторону. После того как проход был расчищен, по нему поползла странная и неожиданная в этой обстановке колонна легковых автомобилей: все черные, похожие на темные сверкающие гробы, слегка припудренные пылью, они ползли, почти касаясь друг друга, а впереди и сзади этой траурной колонны шли «виллисы» с автоматчиками; в легковых автомобилях тоже сидели автоматчики и еще какие-то люди в плащах и шинелях иностранного образца.