Первый арест. Возвращение в Бухарест - [128]
— Давай где-нибудь укроемся, — сказал Виктор, — а то промокнем.
— Подумаешь, какая важность — мне наплевать!
— А я не могу, — грустно сказал Виктор. — Я должен теперь экономить и копить деньги. Это мой единственный костюм…
Дождь пошел сильнее. Виктор поднял воротник и, увлекая меня за собой, продолжал бормотать:
— Я пропал! Не могу себе даже позволить помокнуть под дождем… Теперь ты понимаешь, что я пропал?
Резкая ветвистая молния осветила Триумфальную арку, ее лепнину и жалкий дощатый забор, выкрашенный в белый цвет. Дождь с яростью барабанил по асфальту, по деревьям, и мы укрылись под навесом какого-то киоска с прохладительными напитками и молча смотрели на пелену дождя, вдыхая приторно-сладкий запах политого дождем жасмина. У Виктора, поднявшего воротник пиджака и засучившего штаны, был смешной вид. Но мне не было смешно. Я смотрел на него и думал: если бы с Анкой случилось то же, что с Сандой, я, наверное, вел бы себя так же, как Виктор. Вдоль аллеи под деревьями стояли пары, согнанные дождем со своих скамеек, и продолжали обниматься. К черту все оговорки! Это не предрассудок, мещанство и вообще. Этому отдаешься полностью, от этого останавливается сердце и кружится голова. Это любовь!
После передачи дела о массовке в военный трибунал полиция освободила наконец брата Раду и Бранковича. Нужно было срочно повидать и одного и другого и выяснить, о чем их расспрашивали в сигуранце. Мне не хотелось встречаться с Бранковичем, который, как мне показалось, пострадал из-за меня. Но Виктор сказал, что «пенсионер» сам спрашивал, где он может меня увидеть. Вместе со мной на свидание с Бранковичем пошел Неллу, который уверял, что он лучше всех сумеет вытянуть из него всю правду.
Был очень жаркий день, каблуки увязали в растопленном асфальте, но Бранкович явился в рубашке с тугим воротничком и в галстуке, волосы у него были смазаны бриллиантином, ботинки начищены. Когда он заговорил, мы сразу увидели, что у него нет двух передних зубов. Неллу тут же спросил, куда девались зубы, Бранкович нахмурился и сказал, что ему их выбили в полиции. «Я теперь произвожу ужасное впечатление? На меня, наверное, и смотреть нельзя?» — «О, как раз наоборот, — сказал Неллу. — Это производит отличное впечатление». — «Ты смеешься надо мной?» — «Конечно нет, — сказал Неллу. — Если тебя избили, значит, ты держался молодцом».
Солнце закипало в зеркальных витринах и на мраморных столиках кафе, вынесенных на тротуар. Лица прохожих блестели от жары и пота, только Бранкович невозмутимо шагал в своей крахмальной сорочке и внимательно слушал Неллу, который доказывал ему, что выбитые зубы производят отличное впечатление, ему можно только позавидовать. Я поторопился переменить разговор и спросил Бранковича, не сердится ли он на меня, — ведь полиция явилась в четырнадцатую комнату за мной, и если бы я оказался дома, они бы его не тронули.
— Они тебя все равно сцапают, — спокойно сказал Бранкович. — Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить. Они всё знают, у вас много провокаторов…
— Кто именно? — быстро спросил Неллу и вытащил из кармана блокнот.
— Не знаю, — сказал Бранкович. — Только им там все известно: кто был в лесу, кто выступал и все прочее. Они получили кучу доносов.
— Достаточно и одного, — сказал я. — Чтобы знать, кто был на массовке и кто выступал, достаточно и одного доноса. А почему они тебя так долго держали под арестом?
— Они хотели, чтобы я сообщил, кто тебя навещает, с кем ты дружишь и все прочее.
— Что ты сказал?
— Ничего я им не сказал. Я не вмешиваюсь. А ты берегись — они все равно узнают…
— О чем они еще спрашивали?
— Не ведешь ли ты агитацию за Советский Союз…
— Что ты сказал?
— Ничего я им не сказал. Меня это не касается. А ты хорошенько подумал, прежде чем идти против них? Они могут сделать с тобой все, что им захочется. Просто смешно идти против них…
— Но вот ты же пошел?
— Я? — удивился Бранкович. — Я не вмешиваюсь.
— Но ты им ничего не сказал. Если бы ты сказал — разве они не отпустили бы тебя сразу?
— Да…
— Вот видишь. А ты не сказал. Значит, ты не побоялся идти против них?
Бранкович ответил не сразу. По-видимому, это была новая для него мысль, и ему нужно было время, чтобы с ней освоиться.
— Да нет же, я не вмешиваюсь, — сказал он, подумав. — Я им сразу заявил: можете делать со мной что хотите — от меня вы слова не услышите… Не желаю я вмешиваться в ваши дела…
— Ты молодец, Бранкович, — сказал Неллу. — Ты, правда, еще не сидел в тюрьме, но уже был арестован, тебя еще не судили, но уже выбили два зуба. Ты молодец. Теперь можешь быть спокоен — мы тебя используем…
— То есть как это используете? — испуганно спросил Бранкович.
— Выставим тебя свидетелем на процессе…
— Я не хочу вмешиваться…
— Ну, знаешь ли, это чепуха, — сказал Неллу, — ты уже вмешался. Хорошо, если бы ты еще написал, статью и рассказал все, как было, — как тебя незаконно арестовали, как избили… Если нам удастся ее напечатать, они, конечно, придут в бешенство и тебе, может быть, удастся еще раз попасть в полицию…
Когда мы расстались с Бранковичем, Неллу спросил, как мне нравится вся эта история с «пенсионером». Я совершенно не знал, что ему ответить. Может быть, Бранкович изменился? «Ничего подобного, — сказал Неллу, — обыватели не меняются. Я предлагаю пойти ко мне и обсудить, как нам теперь использовать Бранковича».
Илья Давыдович Константиновский (рум. Ilia Constantinovschi, 21 мая 1913, Вилков Измаильского уезда Бессарабской губернии – 1995, Москва) – русский писатель, драматург и переводчик. Илья Константиновский родился в рыбачьем посаде Вилков Измаильского уезда Бессарабской губернии (ныне – Килийский район Одесской области Украины) в 1913 году. В 1936 году окончил юридический факультет Бухарестского университета. Принимал участие в подпольном коммунистическом движении в Румынии. Печататься начал в 1930 году на румынском языке, в 1940 году перешёл на русский язык.
Виднейший представитель критического реализма в румынской литературе, Й.Л.Караджале был трезвым и зорким наблюдателем современного ему общества, тонким аналитиком человеческой души. Создатель целой галереи запоминающихся типов, чрезвычайно требовательный к себе художник, он является непревзойденным в румынской литературе мастером комизма характеров, положений и лексики, а также устного стиля. Диалог его персонажей всегда отличается безупречной правдивостью, достоверностью.Творчество Караджале, полное блеска и свежести, доказало, на протяжении десятилетий, свою жизненность, подтвержденную бесчисленными изданиями его сочинений, их переводом на многие языки и постановкой его пьес за рубежом.Подобно тому, как Эминеску обобщил опыт своих предшественников, подняв румынскую поэзию до вершин бессмертного искусства, Караджале был продолжателем румынских традиций сатирической комедии, подарив ей свои несравненные шедевры.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».