Первый арест. Возвращение в Бухарест - [109]

Очутившись снова на морозном воздухе, я успела заметить, что где-то там, страшно высоко в тучах, мелькнула белая луна и снова скрылась, и я даже успела подумать, что ей все равно, ей никакого дела нет до того, что здесь происходит… Мы побежали по снегу, держась за руки, и я вдруг увидела, что это не был снег, нет, вовсе не снег, и я засмеялась от радости, что это не снег, что сейчас не зима и я не нахожусь на берегу Днестра… не надо только открывать глаза, иначе я снова увижу снег и пепельно-серое, морщинистое лицо хромого и сизо-красное, потное лицо второго. Я чувствовала, что и сама вся взмокла от пота. Мне очень жарко, голова в жару, хорошо бы сейчас напиться холодной воды, но нельзя открывать глаза — только не открывать глаза, иначе снова появятся хромой и Тихий и потащат меня к Днестру. Если я открою глаза — я умру. Вот это и значит умереть — открыть глаза. Я заплакала, и это был тихий и затаенный плач, внутреннее рыдание без слез.

В конце концов я не выдержала, открыла глаза и увидела комнату с белыми стенами. Я поняла, что лежу в кровати, а рядом стоит какой-то человек, весь в белом. Когда я открыла глаза, он наклонился, волосы его свесились на лоб и чуть не коснулись моего лица. Я посмотрела ему в глаза и узнала его — это был Лева. Я узнала его сразу, хотя мы были едва знакомы и я совсем не понимала, где я нахожусь. Лева учился на медицинском, проходил практику в больнице нашего города, и вот теперь, когда я попала в больницу, он ухаживал за мной, и он был первый человек, которого я увидела, когда открыла глаза…

Аннушка неожиданно замолчала. Губы у нее тряслись, и мы подумали, что она сейчас заплачет.

— Как ты очутилась в больнице? — спросил Раду.

— Очень просто. Меня подобрали в снегу граничеры. Женя кричала, и они услышали и разыскали нас…

— А Дима Гринев? — спросил я. — Что стало с Димой?

— Он погиб…

— Но ведь граничеры, — сказал я, чувствуя, как у меня подступает ком к горлу, — граничеры могли бы…

— Граничеры были в доле, — сказала Аннушка. — Такие дела всегда делались с ведома граничеров. Хромой был связан с граничерами и сигуранцей. После всего, что произошло, когда я вышла из больницы, меня арестовали и судили…

— А хромого?

— О нем и речи не было. Я пробовала рассказать на суде про убийц, но у меня не было никаких доказательств. Я ведь не знала, кто они такие. Борис тоже не знал. Он остался жив, и его тоже судили за попытку нелегального перехода границы. Он пробовал на суде протестовать, но это не помогло — Леня, Дима, Петруц были мертвы, а граничеры говорили, что они сбежали за Днестр. После суда я все поняла. Лева был в движении, и он все мне разъяснил. Я поняла, почему не нужно бежать. Как бы плохи ни были дела — бежать не нужно. Лева объяснил, что нужно делать. Всегда есть что делать — как бы ни складывались обстоятельства. Нужно сопротивляться. Пока ты сопротивляешься — ты человек, а если повернешься спиной и побежишь — ты мертв, даже если тебе и удастся куда-нибудь добежать. Все это я поняла позднее. В движении многому учишься, но главному я все-таки научилась в ту ночь, на берегу Днестра. Я желаю вам, чтобы вам никогда не пришлось учиться таким способом. И пусть мне тоже никогда больше не придется видеть то, что я видела тогда. — Она сделала паузу. — И не забывайте, о чем мы договорились, — скоро придет Брушка, не говорите ей про это. У нее есть свои заботы, лучше ей не знать…

— Надо знать, — сказал Раду. — Чем больше мы будем знать, тем лучше для движения…

— Не всегда, Радуц, — сказала Аннушка. — Ты все-таки еще очень молод. Когда-нибудь ты поймешь, что иногда лучше не знать. Если ты мне не веришь, спроси Дима Кожушняну.

— При чем здесь Дим? — спросил Раду.

— Дим и Боря, о котором я вам рассказывала, — одно и то же лицо. Разве вы не догадались? — Мы молчали, ошеломленные, а она спокойно продолжала: — Дим — это кличка, разве вы не знали, что имя Кожушняну — Борис и что он из Бендер?

— Вот как! — сказал Раду. — Теперь я, кажется, начинаю понимать…

— Ты начинаешь понимать Дима. Он ведь храбрый малый, а тогда… — она сделала паузу. — Он вам никогда не рассказывал? Если многое знаешь, становится труднее. Дим прошел через это и не хочет вспоминать…

— Нет, — упорно сказал Раду. — Напрасно Дим старается об этом забыть. Нам надо знать все. Спасибо тебе за рассказ, Аннушка. Я никогда его не забуду. Когда я думаю об этих ребятах, о Петруце, Гриневе и Лене Когане…

Он неожиданно замолк и отвернулся. Мне показалось, что он плачет, но я не был уверен, потому что между нами сидела Аннушка и я не видел его лица. Но я вдруг увидел, как Аннушка потянулась к нему и поцеловала его. Тогда я окончательно понял, что Радуц плачет, и почувствовал, как и у меня самого снова подступает ком к горлу.

— Ну вот, — сказала Аннушка, беря меня за руку. — Ты, кажется, добиваешься, чтобы я и тебя поцеловала?

Я покраснел и уже готов был обидеться на Аннушку, но, взглянув на нее, увидел, что она сама силится удержать слезы. Тогда я сказал:

— Ну конечно же я хочу, чтобы ты и меня поцеловала. Чем я хуже Раду?

— Хорошо, — сказала Аннушка, — я поцелую и тебя.