Первые шаги жизненного пути - [37]

Война 1914 года сравнительно слабо отразилась на укладе жизни московской интеллиген-ции. Только настроения стали иными и разговоры получили новое направление. Целыми вечерами, собираясь вместе, философы и писатели толковали о судьбах России и причинах мировых катаклизмов. Вероятно, эти разговоры были очень далеки от реальной жизни, во всяком случае от того, что переживали люди на фронте.

По этому поводу мама рассказала нам тогда следующий случаи. У Л.И.Шестова был старший незаконный сын, который воевал на фронте. Приехавши ненадолго в отпуск, он однажды вечером пошел вместе с отцом на очередную его встречу с друзьями (кажется, это было в доме Вяч. Иванова). Целый вечер юноша молча слушал отвлеченные суждения о войне. Вероятно, внутри у него накипал протест, т. к. в конце концов он не выдержал и, вскочив, заявил, что после того, что он видел на самой войне, при воспоминании о страданиях, которые там переживают люди, он не в состоянии слушать такие разговоры, которые звучат как издеватель-ство над этими страданиями со стороны людей, подобного не переживавших. Произнеся эти слова, он вышел из комнаты и хлопнул дверью. Вскоре после этого он снова уехал на фронт и был там убит.

Наша детская жизнь продолжала идти своим чередом. Но мы постоянно помнили о войне и интересовались ею. Я с волнением смотрела на помещаемые в газетах списки убитых и раненых офицеров, слушала разговоры взрослых о боях, победах и поражениях.

На улицах мы часто покупали разные значки, жетончики, колосья и искусственные цветы, которые продавались в пользу раненых воинов или в пользу беженцев. У папы собралась целая коллекция таких значков, которую он хранил потом в течение многих лет. Помню, что мама просила нас в то время на улице не говорить между собой по-английски. Она говорила нам, что простые люди могут подумать, что мы немцы, а это было бы неприятно, так как озлобление против немцев было тогда в русском народе очень сильно.

Наиболее реальное представление о том, что происходит на фронте, создалось у нас тогда, когда мы в первый раз увидели дядю Буму в военной форме. По возрасту и по состоянию здоровья он хотя и был мобилизован, но на фронт не попал, а получил назначение в госпиталь в Рязани. Оттуда он несколько раз приезжал к нам в Москву, и папа ездил к нему туда раз или два. Рассказы дяди Бумы о раненых солдатах, о тех операциях, которые ему приходилось делать, я слушала с ужасом и волнением. Дядя Бума дал нам свинцовую пулю, расплющенную о кость солдата. Он извлек ее из ноги человека во время операции. Эта пуля тоже многие годы хранилась у папы на письменном столе в деревянном стаканчике для перьев.

В доме Котляревских я видела, как готовятся посылки на фронт. Собирали корпию, вязали теплые шлемы, носки и перчатки, приготовляли табак, мыло и т. д.

Один раз, когда я пришла к Поленьке, в их большой зале все столы были уставлены этими предметами. Я с интересом рассматривала их. Мое внимание привлекли куски желтого мыла, я подумала, что это сыр, и спросила у Поленьки, так ли это и можно ли мне его попробовать. Она сказала, что да, это сыр и что попробовать можно. Уж и плевалась я потом!

Мы тоже хотели что-нибудь послать на фронт и выпиливали из фанеры фигурки, которые вкладывали в такие посылки вместе с полезными вещами.

Однажды мне пришлось своими глазами увидеть раненного на войне человека, это был брат Веры Константиновны Ивановой, жены Вяч. Иванова, Сергей Шварсалон. Он как-то пришел к нам вместе с ней, хромой, с палкой в руках и у нас в саду рассказывал о своей ране, о пережитых им ужасных страданиях. Никогда не забуду того потрясающего впечатления, которое осталось у меня от его слов, от рассказа о том, как ему через сквозную рану на ноге протаскивали тампон, пропитанный йодом.

В другой раз, тоже у нас в саду, папина старинная, еще кишиневская знакомая, Дувинская рассказывала о том, как ее 15-летний сын убежал на фронт. Первый раз его удалось задержать, и после того мать спрятала его галоши. Но он стащил кухаркины галоши и все-таки убежал.

В имении Орловых Отрадино

Летом 1915 года в Силламяги ехать было уже невозможно. Дачи под Москвой наши родители почему-то не брали. Тогда Екатерина Николаевна Котляревская предложила маме вместе с детьми приехать погостить к ним в Саратовскую губернию, в имение Отрадино. Мама сначала поколебалась, а потом приняла приглашение. Колебание ее было вызвано тем, что в Отрадино папа поехать с нами не мог из-за неприязненного к нему отношения Ольги Павловны Орловой. Мы же были в восторге от перспективы провести время вместе с Поленькой. Когда вопрос о нашей поездке окончательно решился, лето было уже в разгаре. Помнится, что для жизни в От-радино нам оставалось не более полутора-двух месяцев.

Отъезда нашего с Павелецкого вокзала и дороги я совсем не помню. Ехать надо было до станции Вертуновка, а оттуда какое-то количество верст на лошадях. Зато ярко запомнился момент нашего приезда в Отрадино.

Мы приехали поздно, должно быть, уже в темноте, когда для нас наступило время ложиться спать. Нам отведен был для жизни так называемый красный флигель, стоявший поодаль от главного дома. Я помню тот момент, когда меня укладывали спать. Должно быть, я очень устала, так как капризничала, плакала и никак не могла успокоиться. Предлогом моих слез было то, что меня укладывали спать на чужой подушке, так как моя подушка, которую я нежно любила и без которой не могла заснуть, находилась в еще не пребывшем багаже. Около меня была мама, которая старалась меня успокоить. Тут же присутствовала мисс Седдонс, строго и вместе с тем ласково взывавшая к моему благоразумию.