Первые шаги жизненного пути - [32]

Как мне хочется запечатлеть в своих записках ее образ, сделать так, чтобы остался след от ее существования, доставлявшего окружавшим ее людям столько радости! Все те слова, которые я ищу дня этого, непременно окажутся недостаточными и неспособными передать настоящий аромат ее личности.

Внешне Лили была совсем некрасивой. Смолоду полная, к зрелому возрасту она стала очень толстой. У нее были маленькие глаза и мясистый нос; широкая мужская рука с квадратны-ми, как будто обрубленными пальцами. Она имела плохую привычку задирать заусенцы около ногтей, и потому ее пальцы постоянно были ободранными.

Одевалась Лили просто и деловито. Почти всегда носила костюмы и блузки со стоячими воротничками. Широкие юбки ее доходили до самого пола. С этими юбками у меня связано одно смешное воспоминание. Когда Лили отправлялась в дорогу, она надевала под платье нижнюю юбку с карманом, в который клала деньги. Если нужно было достать деньги, она, ничуть не смущаясь присутствием посторонних людей, подбирала кверху верхнюю юбку и лезла в этот карман. Папа каждый раз приходил в негодование от этого ее жеста, говоря ей, что она не может себе представить, какое дикое впечатление это должно производить на чужих мужчин. Она смеялась и продолжала делать по-своему.

Между прочим, этот факт был для нее весьма характерным. Она совершенно не интересовалась тем, что о ней могут подумать люди, и в своих поступках никогда не считалась с этим. Ей присуща была поистине детская непосредственность. Поэтому она часто делала то, что могло показаться неловким другим. Если ей нравилось личико ребенка, она могла бесцеременно и как будто совсем некстати заговорить с его родителями и вмешаться в их дела. Могла обратиться с какой-нибудь настоятельной просьбой к соседям в поезде или к прохожим на улице, если ей что-нибудь хотелось или было нужно. При этом ехавшие или шедшие с нею близкие люди испытывали неловкость, а ей даже в голову не приходило ничего подобного.

Помню один из таких случаев. Когда осенью 1923 года мы всей семьей, и с нами Лили, уезжали из Баденвейле-ра, провожавшие нас друзья поднесли маме, Лили и мне по букету роз. Мы с мамой положили свои букеты вместе с вещами. Лили же, потребовав у проводника какой-то сосуд, водрузила свой букет на столике. Огромный букет не только занял весь столик, но при первом же толчке поезда перевесил маленькую баночку из-под консервов и опрокинулся на колени сидевшего возле окна молодого немца в элегантном сером костюме. Вода вся вылилась ему на колени, что вызвало его крайнее, правда — внешне корректное, негодование. Нам всем было очень неловко; Лили же ничуть не смутилась и только стала нескладно помогать соседу вытирать брюки.

Самым привлекательным свойством Лили было умение полностью отдаваться радостным впечатлениям от жизни. Она наслаждалась больше всего природой, детьми, цветами, животны-ми, купаньем, но также наслаждаясь возвышенными разговорами умных людей у нас за столом. Все это она воспринимала с полной, ничем не омраченной непосредственностью, без всякой рефлексии или оглядки. Поэтому особенно приятно было доставлять ей радость, даже такую незначительную, как угощение чем-нибудь вкусным (она очень любила пробовать новые кушанья). Поэтому же с ней так хорошо было детям. Когда она чем-нибудь занималась вместе с детьми, ее отношение к тому, что делалось, было таким же самым, как у них; и детям от этого было с ней легко и просто.

Лили сохраняла это драгоценное качество до конца своей жизни. Старенькая и слабая, приезжая к нам на Николину Гору, она по-прежнему во всякую погоду ходила купаться и радовалась каждой встреченной зверушке. В общении с природой ей много помогало рисование.

В юности она некоторое время посещала классы Училища живописи, ваяния и зодчества и была полупрофессиональным художником — неплохо писала с натуры маслом и акварелью пейзажи и цветы.

Особенно любила Лили животных. Она к ним относилась как к равным себе, с величайшим уважением и без малейшей брезгливости. Могла целоваться с собаками и кошками, есть с ними вместе из одной посуды. В молодости у нее постоянно бывали любимые собаки, о которых она потом помнила и рассказывала всю жизнь. Когда мой папа женился, у него была собака сеттер-гордон Зорька. Лили с ней постоянно возилась. Папа сердился, когда она начинала целовать Зорьку, говорил о том, что от собак можно заразиться эхинококком. Лили продолжала свое и, лаская Зорьку, только приговаривала: "Эхинококк ты этакий!".

На моей памяти Лили тоже всегда имела около себя живые существа. Помню, как она устроила у себя в кабинете огромную клетку во все окно. В клетку посадили десятка полтора мелких певчих птичек. Там были щеглы, чижи, зяблики, малиновки и т. д. Только синиц пришлось посадить отдельно, потому что они нападали на других птиц. Мы постоянно подолгу стояли около этой клетки, глядя на птичек и слушая их щебетанье. Под конец жизни много лет у Лили жил кот Лапка, огромный, полосатый, некрасивый, на высоких лапах. Его она котенком привезла из Крыма в Москву. Он спал с ней вместе, сидел на столе возле ее тарелки, когда она ела, и едва ли сам не ел из этой же тарелки.