Первые шаги - [2]

Не раз обсуждали мать с сыном: что же делать дальше? Уехать, что ли, Федору куда из села? Говорят, многие сейчас переселяются в Сибирь, на вольные земли. Тяжело было матери давать такой совет любимому сыну — разлука вечная раньше смерти, — но изболелось сердце, на тяжелую жизнь его глядючи. А тут еще начали коситься на него, что в церкви редко бывает.

Но ведь один не поедешь, попутчики нужны, из села же ехать никто не собирается, хоть и не один Федор бедует. И вдруг Федору нашлись попутчики.

Произошло это так.

Зимой поехал Федор на заработки в соседнее староверское село Родионовку — рубить богатым мужикам амбары. Работать пришлось месяца три. Там Федор познакомился, а потом и подружился с начетчиком Петром Андреевичем Мурашевым, умным, грамотным мужиком.

— Эх, Федор Палыч! Ни при чем бог в наших порядках. Доля людская зависит от людей, — ответил он Федору, когда тот случайно рассказал ему про свою беседу с попом.

С этого и пошла их дружба. Начетчик сумел убедить Федора, что староверы справедливее живут, чем православные, дал почитать обличительную речь протопопа Аввакума против патриарха Никона, и Федор перешел в новую веру.

Прасковья вначале плакала, не хотела идти в староверы. «Ведь все село начнет смеяться — на старости лет вновь будут креститься. И девок за собой потащат. Татьяна-то почти невеста», — говорила она. Но когда Федор свозил жену в Родионовку и Мурашев с ней побеседовал, она поверила, что душу можно спасти, только будучи староверкой, и согласилась.

Измена вере отцов окончательно рассорила братьев Карповых, они перестали встречаться, лишь Татьяна по-прежнему ходила в дом старшего сына.

«Отец духовный» и убеждал и ругал Федора за впадение в ересь, но безуспешно. Тогда он попытался использовать влияние матери.

— Коли душу сына хочешь спасти, пригрози ему проклятием родительским, — говорил он Татьяне.

— Что ты, батюшка, бог с тобой! Да разве родительским проклятием шутить можно? А насчет души… Староверы тому же богу молятся, что и мы, — спокойно ответила Татьяна.

Мурашев также заботился о новом «истинно верующем брате» — он-то и предложил Федору переселиться в далекий край вместе с родионовцами.

— Освободимся на новом месте от гонения нечестивых никонианцев, брат, да и земли там вольные, — сказал он ласково.

Родионовцы предварительно посылали ходоков, только что вернувшихся обратно, посмотреть землю и теперь смело поднимались в дальнюю дорогу. Выезжать собирались осенью, после уборки хлебов. Ехать решили на своих лошадях, обозом. Из села уезжало тридцать семей, в том числе и Мурашевы.

…Об отъезде вместе с родионовцами Федор сообщил прежде всего матери. У Татьяны брызнули слезы.

— Ох, сыночек! Расставаться с тобой да с внучками все равно для меня, что с душой, а все ж скажу: поезжай с богом! Раньше жил — мучился, а теперь здесь еще хуже будет. Затравят совсем, — промолвила она и бессильно припала к плечу сына, впервые ощутив свою старость. До сих пор ходила Татьяна бодро, не сгибаясь, седина чуть припорошила инеем виски, и темно-серые глаза ее смотрели зорко, иногда вспыхивая молодым огнем, хоть и доживала седьмой десяток.

— Матушка! А мне разве легко с тобой расстаться?! — с тоской воскликнул Федор. — Да ведь сил нет больше так жить! А с собой позвать тебя… Сам не знаю, на что едем. Лошаденка у нас одна…

— Может, Аксюту со мной оставишь? — спросила мать чуть слышно.

Внучка Аксюта походила на отца и на бабушку, Татьяна любила ее не меньше сына.

— Прости христа ради, матушка, и этого не могу сделать. Прасковья, сама знаешь, болеет, Танюшка невеста, скоро из дома уйдет… Кто, кроме Окси, на новом месте поможет? Она мне что сын, — говорил Федор, страдальчески морщась: каково матери в последней радости отказать, но и он не может с любимой дочкой расстаться…

Татьяна, выплакавшись, собралась с силами.

— Ин ладно! Правду, Федя, баешь. Пойдем-ка домой, а то как бы дождь не хлынул. С Прасковьей я вперед поговорю, поменьше чтоб плакала, — молвила она, вставая.

Они сидели на перевернутом вверх дном дощанике у самого берега Волги. Федор загляделся на темную причудливую тучу, выползавшую навстречу солнцу из-за противоположного, гористого берега. Как сказочный дракон, разинувший пасть, подползала она все ближе и ближе к дневному светилу, будто собираясь проглотить его. Ветер, все усиливаясь, беспощадно трепал одинокую осинку, стоявшую на самом яру.

— Смотри, матушка! Вот так и жизнь моя, — сказал Федор, приподнимаясь, но не отрывая взгляда от темневшей кручи. — Треплет меня, как ветер осину, а нужда пасть раскрыла, хочет проглотить…

Татьяна взглянула вдаль и ласково погладила сына по плечу.

— Ничего, Федя! Бог даст, на новом месте перестанет жизнь трепать и нужда свой рот закроет. Ох, многим живется так, как и тебе с семьей, Федя, — говорила она, шагая рядом с сыном.

Он нес в руках весла и берестяной туесок с рыбой. Ветер, подталкивая их в спину, шевелил нитяную сетку невода на крутом плече Федора.

Аксюта встретила отца с бабушкой далеко за околицей. Весело подпрыгивая, бежала она навстречу, толстая, длинная коса ее металась из стороны в сторону. Высокая, стройная, Аксюта издали казалась взрослой девушкой.