Счастливый от этой неожиданной встречи, Митя как ошалелый помчался бегом домой. Ему хотелось петь, орать, дурачиться, на радостях он обнял и поцеловал телеграфный столб, сильно нагретый солнцем и пахнущий сухим полдневным зноем. Хорошо было, елки-палки, жить на свете!
* * *
В небе висела переспелая абрикосовая луна. Из палисадника доносило пыльным запахом бурьяна. Мать спала под акацией, откинув в сторону натруженную за день руку. Неумолчный однообразный звон неистовых сверчков и далекое сладострастное кваканье лягушек на болоте ещё больше подчеркивали тишину и томление этой волнующей Митю необыкновенной ночи. Он и сам не понимал, что с ним такое творится.
Где-то на дальнем краю улицы, у самого выгона, девчата голосисто тянули протяжную казацкую песню. И то ли от песни, или от этой жёлтой колдовской луны, а может, от чего другого, но на сердце у Мити было почему-то необъ-яснимо тревожно и беспокойно. Мечтательно вглядывался он, ничего не видя, в белесую мглу ночи, всему дивясь и восторгаясь: вот старый сарай во дворе — будто он тот, да и не тот, таинственно лежат на земле чёткие прямоугольные тени, и звезды будто те же, да и не те. Сладостная неясность наполняет сердце, захватывает, одолевает... Не спится Мите. Встал он, надел на себя бабкин тулуп, на котором спал зимой и летом, и вышел за ворота. После стирки мать выливала воду на дорогу, и возле ворот лужа никогда не просыхала. И лужа показалась Мите не той, прямо как в сказке! Луна плыла по ней, словно огромный парусник.
И потянуло его туда, откуда слышалась песня, на выгон. Раньше не понимал он, не придавал значения — девчонка и девчонка, отвесит ей кулаком по спине, как доброму хлопцу, вот тебе и девчонка, а теперь захотелось посидеть в их компании, пошутить, подурачиться, проделать что-нибудь необычайное — ножик проглотить, как факир в цирке, чтоб все девчонки ахнули от удивления!
У крайней хаты, на завалинке, сидели девчата и с ними незнакомый гимназист. Подойдя ближе, Митя узнал Сашку Хорькова. Он рассказывал что-то очень занимательное, все хохотали. Тут Митя решил сразу затмить его: он стал на руки и, несмотря на то, что тяжёлая шуба завернулась ему на голову и закрыла лицо, прошёлся перед завалинкой вверх ногами — туда и обратно. Компания пришла в восторг, а Сашка обиделся и сразу замолчал.
— А ну, пройдись ещё! — попросила невысокая девушка в белом передничке.
Митя положил на завалинку тулуп и повторил номер во второй раз. Сашка молча грыз ногти, а потом подковырнул с ехидством:
— На руках всякий дурак пройдётся, а ты вот подпрыгни да повиси в воздухе две минуты без движения. Шиш сможешь!
Это было неблагородно и подло. Митя не нашёлся даже, что отмочить этому сопляку с кокардой. Дать бы разок по скуле, но Сашка был старше Мити года на полтора. «Ладно, запомним!»
Девчата затянули песню про влюбленного казака, как он обещал своей любимой поехать с верной ватагой и «разграбить хоть сто городов», а потом вернуться и развести «зелёный сад над Кубанью, где по ночам будет петь соловей...» Митя слушал песню, усевшись на шубу и положив голову на колени.
Ту, в белом передничке, звали Полей. Её отец служил на железной дороге кондуктором. Они недавно приехали из Туапсе и поселились на квартире у Хорьковых. В белом двухэтажном доме. Три подвальных окна — их квартира.
На другой день они повстречались с Полей в цирке. По старому знакомству Митю пропустили без билета. Он сразу узнал её по белому передничку. Рядом с Полей, напудренный, с новым подворотничком, при лакированном поясе, сидел Сашка, он держался развязно, как настоящий кавалер: то вынимал, то прятал в карман серебряный портсигар. Поля скучала. Увидев Митю, она обрадовалась и первая заговорила с ним. Похвалив его за вчерашний акробатический номер, она сказала, что он вполне свободно мог бы работать на цирковой арене. Митя густо покраснел от удовольствия: он никак не мог избавиться от этого досадного недостатка — краснеть по любому поводу.
Но когда, сидя боком в седле, на манеж вылетела Ванда, Митя почувствовал что-то похожее на угрызение совести. Будто он в чем-то обманул её. Он аплодировал ей с виноватой восторженностью, как бы просил прощения за какую-то свою вину. Однако домой они пошли втроём — с Полей и Сашкой. Сашка всю дорогу непрерывно курил и угрожающе сплёвывал через губу на тротуар. Но Митя не обращал на это никакого внимания. Он был счастлив. Лишь один раз, когда Поля похвалила девочку-наездницу (чем нечаянно ещё больше расположила к себе Митю), Сашка небрежно отозвался:
— Курносый нос. Худа. Вся в веснушках. Не нахожу ничего красивого.
Это была правда, но Поля стала доказывать, что красота человека зависит не только от формы носа или уха, человек ещё может быть добр или жаден, чистоплотен или неряшлив, зол, болтлив, отзывчив, вежлив, — красота составляется из многого,
— Можно быть смазливым, но бездушным. А по-моему, человек при желании может стать красивей! — убежденно заявила Поля. — Важно, чтобы он захотел этого и стал к этому стремиться... А девочка на лошади бесспорно красива...
Митя впервые слышал такие умные рассуждения о человеческой красоте. Раньше об этом он никогда не задумывался, а сейчас почему-то заинтересовался. Придя домой, он зажёг лампу и первым делом поставил на стол зеркало. С глубокой заинтересованностью он стал разглядывать своё лицо. Ничего особенного. Обыкновенное. Светлые глаза, невидные ресницы. Волосы в разные стороны, будто грачиное гнездо. Нос лупится, как молодая картошка. «Некрасив», — с чувством некоторой горечи заключил про себя Митя. Но тут же ему вспомнились Полины слова о том, что каждый человек при желании может стать красивей! «А как же стать красивым?..» Задумавшись над этой проблемой, Митя и не заметил, как походя съел добрую половину огромного арбуза. Выйдя на крыльцо, он расстелил на траве старый тулуп и сразу повалился спать.
