Первые грезы - [46]

Я просыпаюсь… Как радостно бьется сердце! Что за чудный, дивный сон! Это именно сон в Светлую ночь…

Все праздники хожу я под обаянием виденного, и не могу уговорить себя, что этого не было в действительности, - так сильно, глубоко прочувствовала, переживая его. Хочется верить, что это была правда, и минутами верится…

Но ведь это был только сон!..

Глава XVI

Выпускные экзамены. - Бал. - Опять «Болыпой человек».

Яркой, радостной вереницей промелькнули и уже стали там позади, в милом прошлом, эти полтора месяца, что длились экзамены. Бодрое, приподнятое настроение, способность головы легко и свободно поглощать громаднейшие, не поглотимые в нормальное время, количества страниц, постоянное ожидание чего-то; каждое новое 12, которое всякий раз является как бы неожиданным, будто никогда-никогда раньше не получаемым, чем-то совсем новым, полным особой прелести, особого значения. Вместе с тем, после каждого сданного экзамена что-то тихо щемит в сердце: «Сегодня последний раз отвечала по физике. Последний!..» И жалко-жалко этого еще лишнего звена, отпадающего от милой, легкой, блестящей цепи, связывающей нас с дорогой гимназией. Вот оборвалось и последнее звено… Только там, в душе никогда не замрут, не заглохнут светлые чувства и воспоминания, которые вынесены из этих радушных, ласковых стен.

На следующий день после сдачи последнего экзамена был отслужен благодарственный молебен. Наш милый батюшка сказал несколько безыскусственных, добрых напутственных слов. Тепло и сердечно в своей маленькой речи простился с нами Андрей Карлович, сам, видимо, глубоко растроганный. Дмитрий Николаевич в красивой речи обрисовал современное положение женщины в обществе, указал на те благоприятные для нее условия, при которых вступаем мы в жизнь, когда женскому образованию широко открыты двери, женский труд может свободно найти доступ на всяком пути, есть где поработать и для себя, и для других.

Все были сильно взволнованы, на глазах y многих блестели слезы, некоторые откровенно плакали. Клеопатра Михайловна обняла, перецеловала и перекрестила каждую из нас.

- Дай Бог, дай Бог всего, всего хорошего! - И ее добрые синие глаза полны слез, волнение прерывает голос.

Мы с горячей искренней лаской обнимаем ее нескладную фигуру, прижимаемся к этой впалой груди, в которой бьется такое доброе, незлобивое сердце.

- Клеопатра Михайловна, голубушка, простите за все, простите меня! - шепчет растроганная Ира Пыльнева, еще и еще обнимая ее. - Я так вас мучила, так расстраивала, a вы такая добрая к нам… Если бы вы знали, как я люблю вас, какое хорошее, теплое воспоминание сохраню навсегда!

- Клеопатра Михайловна, миленькая, родненькая, золотко мое! Неужели же вы и меня, Шурку Тишалову, хоть сколько-нибудь любите и жалеете? Господи, какая ж вы добрая! Какая вы славная! Ведь никто, никто так не виноват перед вами, как я! Даже вот недавно еще я напугала, смутила вас. Помните, как мы все исчезли и потом оказались в физическом кабинете. Это я придумала: через дверцу, что в классе за шкафом, прямо на черную лестницу, потом через двор, и готово дело, - откровенно исповедуется пылкая Шура. - И это не назло, не потому, что я не люблю вас, нет, очень-очень люблю! А просто оттого, что я отвратительная, необузданная, взбалмошная, грубая… Простите же, простите, милая, дорогая, золотая!

И покаянные слезы Тишаловой обильной струей катятся на плечо нового, синего платья Клеопатры Михайловны.

От всего этого к сердцу приливает такое умиленное, доброе, теплое чувство, ясней и глубже сознаешь, как хорошо, отрадно, уютно жилось здесь, среди всех этих добрых, незабвенных людей.

В тот же день для нас, выпускных, устраивают вечер. Теперь между нами нет распорядительниц, нет действующих лиц, мы все гости, героини дня. Для нас, исключительно для нас, зажжены все эти яркие электрические рожки, накрыты нарядные, по-праздничному сервированные, большие столы, льются веселые, бодрые звуки оркестра. Нам пожимают руки все наши бывшие и в этом, и в прежние годы преподаватели, с нами говорят просто, дружески, как со взрослыми, равноправными. Так уютно, тепло, по-семейному чувствуем мы себя.

Швейцар Андрей сияет, радостно приветствуя нас; вид y него такой, точно сам он сейчас получил золотую медаль и через пять дней, как и мы, поедет во дворец получать ее из рук самой Государыни.

И среди всего этого мы в наших белых платьях, светлых и свежих, с такими же, как они, светлыми, свежими, ничем не омраченными в этот радостный вечер, чувствами в душе.

- Слышала великую новость? - подходит ко мне Пыльнева. - Татьяна-то наша замуж выходит. А-а? Ну, и убил жё бобра ее женишок! Десятохму, думаю, закажет…

- И зеленая мазь дела не испортила?

- Как видишь, ничуть, еще, чего доброго, поспособствовала; уж коли он Грачихой вообще прельститься мог, то сего отважного юношу, очевидно, ничем не запугаешь. Юля Бек тоже невеста.

- Ну-у? Так скоро? Что ж, по старой памяти, тоже студент? - осведомляюсь я.

- Воин, прекрасный сын Марса, с вот этакими усищами, - лихим движением изображает Ира, яко бы закручивая несуществующий, беспредельно длинный ус. - Против такого украшения, голубушка моя, ни один студент конкуренции не выдержит. A про Светлова слышала?