Первые гадости - [34]

— Как Пиночета?! — закричал Чугунов и даже смутился, не зная, что предпринять. — А где он?

— На пляж отправился со своей пассией, — наябедничала домработница.

Тут Василий Панкратьевич собрался с духом и позвонил Червивину:

— На глаза мне лучше не попадайся — получишь затрещину, — сказал ему и послал на пляж с наказом пресечь любые контакты Трофима и Сени.

Червивин, легкий умом и еще более легкий на подъем благодаря легкости ума, сразу пошел к реке, хотя совсем не хотел и понял Василия Панкратьевича неправильно. «Как я их разлучу? — подумал Андрей. — Разве что отобью Сени. Но на кой она мне сдалась? И Победа отобьет что-нибудь мне, если я отобью Сени». Не слыл Червивин порядочным бабником да никогда им и не был. Только завидев толстозадую пионерку в коридоре райкома, пришедшую вступать в комсомол, он похлопывал ее по попе и говорил: «Ничего-ничего, девушка, зато вам рожать легко будет, и голод, в случае чего, переживете».

На пляже — не протолкнуться, и под ногами елозило столько сопливых детей, что через каждые четыре шага Андрей вытирал штаны носовым платком. «Где же эти чертовы полюбовники?» — думал он, выбирая взглядом парочки по купальным костюмам. И никогда бы их не нашел, случайно не обрати внимание на двух подростков, один из которых затаскивал другого в кусты, приговаривая:

— Попробуй-ка справиться со мной. Увидишь, что не такая уж я и сильная.

— Боюсь, — искренне сопел другой.

— Да слабая я, слабая!

Точно — Сени и Трофим. Просто Сени была до того плоская, что ходила по пляжу без лифчика. Андрей засмотрелся на нее, как мужчина, хоть и видел раньше в одежде: ничего получилась бы девка, если бы не четыре бородавки и два родимых пятна под носом, да в ухе болтался какой-то отросток, похожий еще на одно ухо, только из железа. «Но это излечимо, отрезаемо и удаляемо», — тяжко вздохнул Червивин от предчувствия, что Чугунов прикажет взять Сени в жены, и пошел спасать сына райкома из кустов…

Первого сентября Победа пошла в университет, и на лекции к ней подсел любимый гражданин Конго, самонадеянно отогнавший еще на перемене степного коммуниста Кабаева.

— У меня уже есть любимый, — сказала Победа. — Не тратьте порох попусту.

— Я сам противник вероломной любви и горячий сторонник половозрелой дружбы, — ответил Карл Дулемба.

— Вы кобель, — сказала ему Победа.

— Я не знаю такого русского слова, — ответил любимый гражданин Конго.

— Это не слово, — сказала Победа, — а животное.

— Не съездить ли нам в Париж к моей сестре? — спросил Карл.

— Спасибо, я уже ездила в Африку к бегемотам, — отозвалась Победа.

И за громкие переговоры преподаватель выгнал их с лекции в назидание остальным.

Победа села в холле на батарею парового отопления, и Карл Дулемба примостился рядом, сглаживая неловкость предложением заграничной сигареты.

— Вы красивы, — сказал он, продолжая сглаживать неловкость.

— Я знаю, — ответила Победа, — моя красота такая же редкость, как дождь в метро.

— А я самый белый гражданин в стране Конго!

— Кто же у вас самый черный? — спросила Победа.

— Самый черный — тоже я, а самый белый я в переносном смысле, — сказал Карл Дулемба.

Тут пришла перемена и пришел степной коммунист Кустым Тракторович, у которого папу назвали Трактором в честь колхозного строя. Тракторович был очень зол на любимого гражданина Конго, уводившего из-под носа девушек Советского Союза, но Карл Дулемба стал делать всякие примирительные знаки, которыми африканские племена договариваются о прекращении войны, Кустым Кабаев понял его с полужеста, и они помирились, и Карл Дулемба, заглаживая вину и по простоте африканской, повел всю компанию в ресторан, приговаривая: «Да здравствует нерушимая дружба чертоязычных народов».

Но в ресторане с ними произошел глупый советский курьез.

Победа спросила:

— Скажите, нет ли у вас ножей?

— Были у нас ножи, — созналась официантка, — но тут один клиент и сам порезался и соседа напротив заколол.

— Как же он так?

— Да какой-то неловкий оказался.

Кустым Тракторович сказал, что даже в его кишлаке-ауле у некоторых есть ножи, и потребовал хоть топор, но и топор нашелся только один, да и тот шеф-повар пожалел. Карл Дулемба расстроился от такого обслуживания и опять повел всех в общежитие пить заграничные напитки и курить заграничные сигареты, по пути поминая добрым словом свою родину и не очень добрым нашу. И Победа опять пошла вспоминать детство, скорее — по инерции, чем по желанию.

Но едва они пригубили и прикурили, как из коридора донеслось разухабистое «Хха-ха-ха!» — и в распахнувшуюся дверь бросились молодые юноши и девушки, в которых Победа узнала вчерашних абитуриентов, предводительствуемые парнем с гитарой и бутылкой вместо медиатора. Парень играл «Yesterday», в котором «Битлз» и не ночевал, но скоро кончил, отбросил гитару, уронил голову на плечо Дулембы и спросил:

— Кредиторы не приходили?

— Ули-ули, — ответил Карл, от конфуза забывший русский язык.

Люди, полонившие комнату, сразу и не дожидаясь чьих-то команд, собрали стол и вынесли в коридор. Потом за дверью исчезли шкаф, кровати, стулья, а на голом полу с пыльными прямоугольниками там, где раньше спала мебель, сосед Дулембы провел ботинком четыре линии, и в образовавшемся квадрате выросли консервные банки, овощи, хлеб и бутылки.