Первые гадости - [19]

«По крайней мере, его приняли на партсобрании родильного дома», — подумал он.

— Дождь кончился, — сказала она.

«Это был ливень», — подумал он.

— Пойдем, пока опять не поругались, — сказала она.

«Куда же?» — подумал он.

— Дышать озоном, — сказала она…

Эскадра фонарей плавала над багровым прямоугольником, очерченным домами и оставленным солнцем, как записка в двери: «Вернусь к утру». Город уже притомился от вечера, и звуки тухли вместе с окнами. Только прогулочный катер фырчал, принюхиваясь к пристани под ночлег, да машины просыпались по зеленой команде и исчезали, оставляя шорохи в переулках. Победа скинула туфли и пошла босиком, определяя по лужам маршрут и распуская неоновые волны.

На дороге валялся светофор, героически продолжавший работать в красно-желтом режиме. Аркадий вспомнил, что два дня назад он гулял тут с Макаром Евграфовичем и светофор уже тогда валялся. Глубокий старик сравнил собственную жизнь с цветными сигналами: «Красные мне всегда запрещали, а оранжевые советовали быть осторожней. Вот сейчас подойдешь — сшибут, не задумываясь; а сейчас приготовишься идти — но нет, опять красный: шаг вперед — смерть под колесами, которые крутятся только в одну сторону. Всю жизнь простоял на кромке асфальта да так и не двинулся. Не берите с меня пример, юноша…»

— Ты почему такой грустный? — спросила Победа.

— Школа кончилась, — сказал Аркадий. — Хоть и дурная, а все равно жалко. Что там дальше будет?.. Кошмар какой-нибудь.

— А ты помечтай, — дала совет Победа.

— Мне кажется, что все мы разными способами будем выкатываться из колеи, которую нам уготовили, а нас пинками будут загонять обратно.

— Такие мечты лучше не рассказывать. Мы приходим в этот мир на готовые правила игры. Мы зачем их принимаем? — спросил Аркадий. — Нас десять лет якобы приучали к самостоятельной жизни, а в действительности либо врали в глаза, либо несли такую чушь, что себе не верили. И я боюсь их самостоятельности, потому что другую не вижу. Слышала такую загадку? К хвосту кошки прицепили консервную банку. Чем быстрее побежит кошка, тем сильнее загремит о мостовую банка. Чем сильнее загремит банка, тем быстрее побежит напуганная кошка. Знаешь, при какой скорости кошка не услышит грохот банки?.. При скорости звука. Но стоит ей чуть-чуть замешкаться, и банка ее опять напугает. Только кошки не бегают со скоростью звука, а людям приходится. И попробуй задержись! Прилепятся отличники, активисты, возьмут на буксир, вытянут, перевоспитают, лишь бы ты им тишину не нарушил грохотом. И все мы несемся, глядя в одну сторону, на одной скорости, всю жизнь бежим, бежим на одном месте и боимся отстать, иначе шума не оберешься. А я не хочу бежать в толпе, не зная куда и зачем!

— В этом что-то есть, — сказала Победа.

— Я боюсь самостоятельной жизни, потому что не готов к ней.

— А в этом чего-то нет, — сказала Победа.

В пустом салоне порхали использованные билеты. Трамвай трясся, как больной в ознобе, постанывал на поворотах и изредка пугал телефонными звонками. Победа прислонилась спиной к окну, и, когда трамвай в очередной раз тряхнуло так, словно рядом ухнула бомба, они стукнулись лбами, засмеялись и дальше поехали, прижавшись друг к другу, как в медленном танце.

— Победа, ты добилась своего… я все-таки влюбился в тебя, — прошептал юноша.

Она погладила его по щеке и сказала:

— Маленький дурачок.

— Я правда влюбился! — сказал Аркадий. — Разве для этого обязательно быть дураком?

— Скажи еще «честное пионерское».

Он коснулся губами розовой щеки, сердце его екнуло, он закрыл глаза и нашел губы девушки.

— С тобой случилась беда, — сказала девушка.

— Еще какая!

— Вернее, с твоим паспортом.

— Потом расскажешь.

— Но нам все равно сходить.

— Но я еще провожу тебя?

— Ну докуда?

— Ну до двери.

— Нет, до кровати.

— А родители?

— Они ночуют на даче, а папа ночует в командировке, тут, за углом…

Он встал посреди комнаты, послушал зачем-то, как в ванной шумит вода, и подумал, что надо уложить родителей баиньки. Нашел по шнуру телефонный аппарат и набрал номер.

— Мам, я сегодня не приду. Я, наверное, завтра приду.

— Подожди, отец с тобой поговорит.

— А что случилось?

— Ты ночуешь неизвестно где, хотя у тебя экзамены на носу.

— Мам, сколько можно делать из бедного папы бармалея? — и повесил трубку.

«Сейчас отец скажет свою классическую фразу, — подумал Аркадий. — Это ты виновата, я всю жизнь собирался его выдрать!»

Победа сунула руки в карманы махрового халата, тряхнула волосами, обрызгав Аркадия, и спросила:

— Ты не хочешь принять душ?

В ванной он намазал палец пастой и протер зубы, потом поскреб чугуновской бритвой над верхней губой, полежал в горячей воде и, вытираясь, ощутил не только робость, но и дрожь в коленях.

Он еще раз набрал домашний номер и сказал в трубку:

— Хватит ругаться, поцелуйтесь и ложитесь спать…

Победа сидела в кресле и читала, поджав голые ноги, как девушка-картинка на упаковке колготок. От ее вида Аркадий застрял в дверях, поискал ногой стул, нашел, присел на край, как проситель, и сложил руки на колени. «Надо вот так сидеть и ждать, что она скажет, — решил он. — Или действовать? Отнести на кровать и там за поцелуями… Но что снимать прежде: мои штаны или ее халат?.. И свет? Как быть с ним? Где тут выключатель?.. А вдруг она не хочет? Заработаю по рукам. А вдруг не донесу? Женщины, наверное, тяжелые. — Он представил, как, скорчившись в три погибели и обливаясь потом, подтаскивает Победу к кровати. — Может, просто сесть на софу и потянуть ее за руку? В каком-то кинофильме так и было. И свет потух сам собой, а зрители засвистели. — Он оторвался от стула, дошел до середины комнаты и замер от робости: — Сейчас я рухну на софу и забьюсь к стене, а Победа обидится. Или примет за должное? Интересно, как бы поступил Вертер, если бы Лотта вот так развалилась перед ним?.. Сбегал бы за пистолетом и застрелился у ее ног… Но я-то не Вертер!»