Первое второе пришествие. Вещий сон - [31]

— Ничего я не всовывал. Была у него болезнь.

— Ты пойми, — гнул свое Никодимов. — Уже билеты проданы на пять подряд твоих выступлений, и залы не чета этому. А слухи, знаешь, как разлетаются — завтра же все будут знать, что на сеансе с человеком плохо стало, и никто не придет! Дай Бог, если журналистов сегодня не было, а если были — тогда вообще крах и ужас! Осел ты, Петруша, как друг говорю!

— Сам осел! — сказала ему присутствовавшая при разговоре Люсьен. — Кто тебя просил выскакивать и звать на сцену этого козла? Кто? А? Козел! Выступления сорвутся! Ну и пусть! Ему не надо этого! Ему не надо славы! Он будет делать свое дело тихо, незаметно, бескорыстно! Да, Петя?

— Вообще-то, — сказал Петр. Ему неудобно было не согласиться с любящей его женщиной, а она любила его неистово; он вот уже третий день жил у нее и испытывал на себе доказательства ее любви.

— Ну уж нет! Вы хотите, чтобы меня с дерьмом съели за сорванные выступления? Нет уж, Петруша, будь добр, пять раз откатай — и на все четыре стороны! И, кстати, меньше болтовни. Сразу зови дураков на сцену и лечи, гипнотизируй, чтобы рот разинули и захлопнуть забыли!

Вопреки опасениям Вадима Никодимова в восьмисотместный зал Дворца культуры химиков, что находился в районе, где располагалось химическое производство и тут же, по соседству — кварталы работников, народу собралось множество. То ли не дошла молва о казусе во время первого выступления, то ли дошла, но каждый хотел видеть, как это происходит, считая, что при таком большом количестве людей ему лично ничего не грозит.

Петр действовал по инструкциям Никодимова. У двоих снял зубную боль, у троих почечные колики, потом пошли с простатитами, гастритами, язвами, потом с инфарктами и т. д., и т. п., потом повалили на сцену уже валом, ругаясь и чуть не дерясь перед ступеньками, ведущими вверх. Никодимов удерживал рвущихся, как мог, а на следующее выступление, во дворце культуры «Алмаз», нанял специально для этой цели четверых крепких ребят.

В том же «Алмазе» после трех часов сплошной сутолоки он закричал в микрофон:

— Всем сесть на места! Начинается сеанс общего оздоровления! — И сказал Петру: — Действуй!

— А что делать-то?

— То же самое. Встань перед залом, заглядывай пронзительно всем в глаза — и води руками.

Петр стал водить руками над залом. По лицам людей он видел, что на них — влияет. Он чувствовал это и по себе, потому что возникало ощущение, что кости его размягчаются, кровь разжижается, пот чуть не ручьем стекает меж лопаток, Он уже готов был упасть. Никодимов заметил это, подскочил, увел за сцену, придерживая за плечи.

Публика зароптала.

— Надеюсь на вашу совесть! — вышел Никодимов. — Петр Иванов после сеанса три часа лежит без движения, столько сил у него это отнимает. Между прочим, Петр Иванов — это псевдоним. Хотите знать настоящее имя? — Никодимов сделал паузу. Зал замер. — Я не знаю. Знает ли он сам? — Никодимов опять помолчал. — Не будем спешить! Кстати, весь гонорар за это выступление Петр Иванов передает на восстановление храма, в котором, как вы знаете, до недавнего времени был планетарий. Всего вам доброго, милые мои! Это не я говорю, это слова Петра Иванова. Идите с миром!

Женщины прослезились, мужчины смотрели в пол, подростки притихли.

За кулисами на Никодимова набросилась Люсьен:

— Ты что там болтал? Тебя просили? Нельзя еще об этом говорить!

Люсьен — первая после Ивана Захаровича — безоговорочно поверила, что ее любимый — воскресший Иисус. На ночь возжигала свечу подле его ложа. Сама ложилась на коврике на полу. «Ты чего? — звал ее Петр. — Иди сюда». — «Недостойна Господи!» — экстатически отвечала Люсьен. «Иди, иди. Я ведь и Сын Божий, но и человеческий. По Евангелию, Христос земного не чурался». — «Правда?» — «Истинно». — И Люсьен, дрожа не от холода, а от страха и страсти, ложилась к Петру:

— Ничего я не болтал, а намекнуть — уже можно, — сказал Никодимов.

— А про деньги? Деньги на храм? В самом деле? Может, это и правильно, но почему ты за него решил?

— На храм придется дать: проверить могут. Пятой части выручки хватит.

— Отдашь все, — сказал Петр. — Как обещано.

Он был слаб, но владел собой.

— Ладно, отдам все. Но учти, тебе при твоих нервных затратах усиленно питаться надо. На какие шиши, интересно?

— Отдашь все! — сказал Петр.

— Да отдам, отдам! — рассердился Вадим Никодимов — и соврал, отдал не все, но и не пятую часть, как намеревался. Треть отдал. Остальные припрятал. Для общего дела, между прочим. Ведь организация гастролей предстоит, да то, да се.

И еще два раза ему пришлось отстегивать треть — после двух последних в Сарайске выступлений. На этот раз уже сам Петр объявлял о решении отдать весь гонорар на храм.

Но ему было нехорошо.

Стыдно ему было.

Заигрался я, думал он. Никодимов, тот, слава Богу, не верит, но вот одна уже поверила. Опасные это дела. Страшные.

И страшнее всего, что в иные ночи он вдруг просыпается, словно услышав чей-то зов. Лежит с бьющимся сердцем, и, как змея искусительная, та самая, библейская, подползает мысль: а не Иисус ли я, в самом-то деле? Пусть я не знал этого о себе. Но ведь до поры до времени я и о способностях своих ничего не знал. Открыл мне их Иван Захарович — и я узнал про них. И чувствую такую силу, что даже страшно. Так и с этим: мог же я не знать, что — Иисус? А теперь — узнал! Ведь когда-то должен явиться он. Почему мы думаем, что обязательно с громом и молнией, со всякими знамениями? Придет тихо, незаметно, в любом месте. Вот и пришел — тихо, незаметно, в захолустном Полынске.