Первое «Воспитание чувств» - [68]

— О, посмотри так еще… не отводи взгляд… это напоминает те первые дни, когда я тебя увидел.

После обеда они еще немного гуляли по палубе при звездах; она набрасывала ему на плечи свою накидку, и оба шагали под ней — так им казалось удобнее, словно накидка именно для этого была задумана. Она принадлежала к тому роду одеяний, которые сопровождают женщину всю ее жизнь, с ними связана уйма воспоминаний, первоначально их принято набрасывать на оголенные плечи, выходя с бала, когда мех горностая светится, прикасаясь к коже, а атлас подкладки облегает прелести фигуры, потом ее время от времени надевают, делая визиты по особым дням, ради нее пренебрегают модой, ее любят, как друга, в нее матери заворачивают малых детей, согревая в холода, ею же накрывают колени во время путешествий, с ней связаны лоскуты переживаний, привязанностей, страстей, мечтаний и безумств, вместе с ней их снашивают до основы и не отдают бедным.

Эмилия меж тем пребывала в завидном здравии. Она прекрасно переносила качку, корабельную пищу, палящий зной и ночной холод, бодрствование у постели больного, усталость, никогда не жаловалась на малейшее недомогание, чем заслужила восхищение капитана. Она, впрочем, так устроила весь свой быт, словно собиралась вечно плыть на этом корабле; у нее появились повседневные занятия, которые ее едва ли не забавляли. Сначала она связала кошелек для Анри, потом пару домашних туфель (последнее продвигалось крайне медленно, она растягивала свои заботы о любимом), помимо этого она развлекалась кормлением цыплят, бросая им хлебные крошки сквозь прутья, а голуби, сидевшие на мачтах, слетались поклевать из ее руки или с передника.

Однажды, ища себе дело, она попробовала изготовить печенье; все нашли его превосходным, кроме Анри, не взявшего в рот ни крошки: море в тот день отнюдь не радовало. Не берусь утверждать наверняка, но казалось, что ей по сердцу проводить время на камбузе рядом с коком, перемазавшись мукой, с закатанными до локтей рукавами, запустив пальцы прямо в масло. У женщин такого рода бывают странные мании, этой, например, нравились запах горелой кости и уксус, она пила его полным ложками.

Но в ласковой ее мягкости таилась какая-то сдерживаемая сила, скрытая мужественность, помогавшая ей ободрять и вдохновлять, вот и рука у нее, обыкновенно такая нежная и чуть влажноватая, была способна сжимать до боли, а ее кроткие глаза, почти всегда с полуопущенными веками, в иные минуты метали мгновенно пронзающие, ранящие стрелы, а надо всем этим царило изысканное спокойствие духа, чуть ленивая и всегда естественная благожелательность, к коей примешивалась толика меланхолической мечтательности и очаровательной простоты; в ней сквозило нечто от матери семейства без детей или от невинной девы, только что утратившей непорочность.

С тех пор как Анри узнал ее, она не постарела, храня те же изящные очертания губ, такую же свежесть кожи, прежний аромат всего тела, а в его глазах исполнилась особенного величия и благородства, быть может по той самой причине, какая во мнении других ее умалила и унизила.

Хотя его глубинное влечение к ней начинало утрачивать былую алчность, на него уже не накатывали жаркие любовные приливы, когда каждый атом естества устремлялся ей навстречу, а душа тяготела к высшей гармонии, соизмеримой с одной лишь бесконечностью, зато сердце его преисполнилось уважения к ней, он впадал в восхищенное созерцание возлюбленной, испытывал религиозный трепет, прозревал в ней утешительницу, укрепляющий дух, источник всяческого благополучия, воплощение жизненной стихии, натуру, извлекающую принцип существования из себя самой, — при этом помимо воли он делал то, к чему приходит большинство смертных, когда, утомившись от женщины и перевернув, как карту, мастью вниз, все слабости ее плоти, но все еще любя, хотя и с примесью печали, мы помещаем ее в лоно Божье и принимаемся на нее молиться.

Но в сердцевине счастья зияла пустота, и там растерянно металась его душа. Более ничего не ожидая от Эмилии, он все-таки на что-то надеялся, предвкушая далеко запрятанные сокровища, даром что давно получил их в полное свое распоряжение, и вот, хотя владеть ими было сладко, будущее не переставало казаться неистощимым кладезем, как если бы последнее слово еще не сказано; каждый час был упоителен, однако под покровом всех этих прелестей угнездилось странное сожаление о том, что уже утекло и никогда более не возвратится.

Кто воскресит мне звон колокола, оглашавший вчерашние сумерки, и птичий щебет в кроне дуба, что ласкал мой слух сегодня поутру? Меж тем я скучал при заходе солнца и зевал от усталости при его восшествии на небосклон!

Он восторгался тем, что Эмилия никогда не поддается скуке и чело ее всегда безмятежно, а поскольку сам не был наделен столькими добродетелями, куда прибавлялась и покорность року (или безразличие к судьбе), то упадал в собственных глазах, в то же время скорбя о невозможности взлететь до ее высот; быть может, тут не обошлось без зависти, но преобладало восхищение.

Заметьте к тому же, что морская болезнь не располагает исследовать предмет мысли во всех его гранях, и пока вас рвет с желчью, все окрашивается по преимуществу в черный цвет.