Первое танго в Париже: Привилегия для Эдисона - [26]

— Да, да-аа! — протяжно простонала Маша, роняя клубок, ставший из центра Вселенной маленькой самостоятельной розовой планетой, скатывающейся в неизвестность…

Снаружи послышался чей-то приглушенный крик.

— Кто там? — встрепенулся Павел, вскинутый сторожем-стражем, и… крепко приложился к столешнице снизу, где любовники оказались по причуде обуявшей их страсти… Удар был силен. Угасающий оргазм слился в голове Павла с искрами из глаз. Маша осторожно высвободилась из его объятий, с удивлением оглядывая место, где настигла их страсть. Павел охал, держась за голову.

— Погоди-ка. — Маша отняла его руку. Там, прямо на ее глазах, вздымалась внушительных размеров шишка. — Паша, да это уже вторая травма в Париже! — простонала она. — Как ты ухитряешься?

— Наверное, ты мне очень нравишься в роли сестры милосердия… — Павел схватил ее руку и прижал к ней чумазые губы. — Логично?

— Не подлизывайся! — Маша поднялась и пошла доставать маникюрные ножнички. Потом аккуратно выстригла волосы на месте ранки и заклеила ее пластырем. Вскоре горячая парочка уже пила свежий апельсиновый сок под навесом палубы.

— Слушай, мы с тобой в Париже, а чем занимаемся? — отставив прозрачный высокий стакан, спросил Павел Машу.

— Чем же?

— Шишки себе набиваем!

— Набивание шишек — это и есть путь познания.

— Философ ты мой! — расчувствовался Павел. — Давай лучше продолжим эмпирическое познание другим способом.

— Каким же?

— А пойдем гулять. Вдвоем. По Парижу.

— Пашка, это замечательная мысль. И пришла она тебе в голову после удара об стол!

— А что это доказывает?

— Что путь к истине лежит через набивание шишек.

— Логично.

Почувствовав раскол в стане волонтеров, Симона деликатно приостановила ход эксперимента, справедливо рассудив, что полученных данных вполне достаточно для постановки проблемы и включения в научный обиход некоторых специальных понятий, над углублением которых еще предстояло работать не одному научному коллективу. Сейчас же она просто объявила о перерыве, призвав всех отдыхать. Так и сделали.

На следующее утро Маша и Павел отправились гулять по Парижу. В эти утренние часы город был не столь многолюден, как вечером и ночью. Большинство увеселительных заведений было закрыто, однако это было даже к лучшему — ничто не мешало наслаждаться созерцанием архитектуры и городских достопримечательностей.

— Паш, а давай повторим маршрут Томаса и Евгении?

— А что? Давай.

И вот они на бульваре Клиши, затем — Гранд-Арме. По пути к Елисейским Полям они увлеченно обсуждали французские фразы.

— Шампс Элисее — это Поля Елисейские, стало быть, шампанское — означает полевое! — предложил свою версию Павел.

— Полевыми бывают цветы! — спорила с ним Маша, вертя головой во все стороны. — Конечно, если ты настаиваешь… А смотри-ка, здесь татуировки делают. — Над небольшой арочкой горела неоновая вывеска «Tattoo».

— Давай зайдем, Маш? — оживился Павел.

— Ты мало расцвечен? Нога еще сизая, шишка фиолетовая с переходом в желтый, усы черные едва оттер! И еще татуировка? — Ее начал разбирать смех. — Осталось разве что написать что-нибудь этакое… где-нибудь в интимном месте, а?

— Ну почему сразу в интимном? — смутился Павел.

— Например, можно написать: «Здесь средоточие страсти!»

— Маш, ну чего ты так развеселилась? — начал краснеть Павел, оглядываясь по сторонам.

— Ой, не могу!.. — Машу все больше разбирало. — Или написать: «Кость цела! Слава его величеству!»

— Ну и при чем здесь его величество?

— А-а-а… при том… ха-ха-ха-ха!.. — заливалась Маша.

Ранние прохожие с любопытством оглядывались на веселящуюся пару и улыбались. Париж жил своей утренней неспешной жизнью.

Час за часом Маша с Павлом бродили по улицам, вбирая впечатления от густеющего людского потока, пока усталость не накрыла их приятной истомой.

— Все, Паша, больше не могу, давай возвращаться. Не то я сейчас, прямо тут, улягусь спать на первой попавшейся лавочке.

— Такси! — взмахнул рукой Павел. Возле них мягко остановилась машина. Водитель приветливо распахнул дверцу и сделал приглашающий жест рукой.

— Ой, хорошо-то как погуляли, — вздохнул Павел, усаживаясь на сиденье.

— Воистину! В Париже можно ноги стереть до самого основания, но так и не увидеть всего, что достойно вашего внимания! — на чистом русском языке поддержал его таксист.

— О! — только и смог вымолвить Павел.

— А я здесь уже много лет, меня зовут Миша, — продолжил словоохотливый водитель. — Могу город показать, с какой угодно стороны, — улыбнулся он оглядываясь. — Что пожелаете, даже спеть могу!

— «Жили у бабуси два веселых гуся…» — тоненько затянула Маша. В ее глазах искрилось веселье.

— «…один серый, другой белый…» — продолжил Павел тенором, улыбаясь во весь рот.

— Третий черный, загорелый! — неожиданно басом закончил куплет таксист. И все дружно расхохотались. Машина подкатила к «Ковчегу».

Нагуляв зверский аппетит и пообедав, путешественники забрались под одеяло и мгновенно уснули.

И снова Маше приснился сон. На этот раз тревожный. Ей приснился давешний водитель, он мчал ее в такси по безлюдной улице с редкими фонарями. Она боялась спросить, куда он ее везет, но сердце у нее замирало от близкой тайны, которая должна вот-вот раскрыться. Ей было страшно и хорошо. В открытое окно задувал ветер, он был теплым и душным, в нем смешались запахи большого города, и она пыталась различить их по отдельности, но у нее ничего не получалось. Ей непременно хотелось определить их, выделить чистые и понятные. Беспомощность была мучительной. Как страшно и одиноко! А потом она вдруг увидела выходящего из темноты зеленоглазого художника Пьера, который рисовал Томаса и Евгению. Он молча появился на дороге и смотрел вслед автомобилю. И тут в Маше заговорила ревность. Зачем, зачем этот растленный тип внушил бедной Евгении любовь? Ведь это было внушение! Он внушил ей свой чувственный мир. Вопреки желанию молодой женщины, которая к тому же ждала ребенка от любимого человека. И правильно Павлик тогда возмутился, когда они читали этот дневник. Теперь, почувствовав укол ревности, она понимает, что это за чувство, думала Маша во сне.