Первое грехопадение - [20]

И прогоняет фантазию прочь.

На душе было тяжко — женщина села на тахту, горестно вздохнула. Поджала ноги, подперла голову ладонью. В квартире было тихо, за окнами — тоже, и привычные звуки улицы не доносились сквозь распахнутую форточку. Напряжение спало, женщина расслабилась. Даже улыбнулась чему-то. Странны они, эти неожиданные улыбки женщин. Странны и притягательны.

Она решила развеяться, забыться — для того взяла со стола книгу. Открыла её по закладке и погрузилась в чтение. Книга была старой, потрёпанной, страницы не держались в переплёте и то и дело норовили выпасть. Обложка потрескалась, истёрлась, уголки её обломились когда-то, название не прочитывалось. Трудно сказать, что это была за книга, но женщина читала её увлечённо — хоть увлечение это длилось и недолго. Новая фантазия прервала его, и руки сами собой отложили фолиант в сторону.

Она представила себе ребёнка. Своего собственного ли, чужого — не знала и сама. Она часто представляла его себе и всегда с особым чувством, с особой нежностью. Возможно, что о ребёнке было написано и в книге.

Вот он лежит в кроватке, маленький, сморщенный. Щурится, вертит головой, издаёт невнятные звуки. Женщина берёт его на руки и качает. Из стороны в сторону, вверх-вниз — и так высоко, что он словно взлетает. Она не отпускает его конечно, пальцы её крепки и упруги — она бережно поддерживает его своими тёплыми ладонями. Она весела, она улыбается, порой смеётся даже. Она целует его, нежно-нежно, прижимает к груди, целует опять. Потом присаживается на стул. Малыш тянет к ней ручонки, женщина обнажает грудь и даёт ему её. Карапуз втягивает в ротик сосок и, причмокивая, пьёт молоко. Женщина глядит на него и улыбается — улыбка сама, непроизвольно, появляется на губах. Улыбка эта лучезарна и счастлива. Вдруг она морщится — малыш укусил её режущимися зубками. С ласковой укоризной смотрит она на ребёнка, но тот кусает её снова и на этот раз больней. «Ах ты негодник!» — всё ещё добродушно журит его женщина. Пытается отнять человечка от груди, но тот не даётся, кусает её снова — так больно, что женщина вскрикивает. Малыш же больше не разжимает челюсти — он смотрит своими умными глазёнками на женщину, будто понимая всё, и впивается, впивается. Женщина кричит. Она пытается оттащить от себя ребёнка, но тот держится крепко. Она вскакивает со стула, лицо её искажено болью, и вся нежность к ребёнку исчезла — лишь ненависть бушует в ней. Она тянет его от себя, от этого делается ещё больней, и женщина орёт во всё горло. Наконец она отшвыривает ребёнка в сторону и зажимает ладонями грудь. Из неё вырван клок мяса и яростно сочится кровь. Женщина падает на тахту… и прекращает эту фантазию.

Горько усмехнувшись, она спрятала грудь и привела себя в порядок. Задумчиво уставилась в потолок. Иногда она дотрагивалась рукой до ковра, что висел на стене, и повторяла её движениями его узоры. Казалось даже, что можно сделать их запутанней и интересней.

Она жила очень просто, эта женщина. Квартира её была небольшой, но ей одной хватало с избытком. Вещей в зале было немного, но он не казался от этого неуютным — наоборот, была в расстановке этих обычных предметов обихода своя собственная логика, свой особый смысл, от которого веяло умиротворением и лёгкой, но приятной грустью. Старая тахта, на которой всегда лежало клетчатое покрывало; умеренной и неброской окраски ковёр, висевший над ней; круглый стол посередине с накрахмаленной салфеткой и вазой с искусственными цветами; платяной шкаф, потерявший уже кое-где полировку, но всё ещё крепкий; сервант с посудным сервисом за стеклом и прямоугольными часами в одной из ниш; да вдобавок далеко не новый телевизор на тумбочке — все эти вещи являли собой целостный, законченный пейзаж. На гардине висели строгого цвета шторы, а пол покрывал не менее строгой расцветки палас. Тихо тикали часы, и робкие колебания сочившегося сквозь открытую форточку воздуха плавно колыхали тюлевые занавески. Такая обстановка не располагает к разговору, здесь хочется лишь молчать, и желание это приятно и естественно. Ненавязчивая усталость струится во всём и усталости этой хочется.

Женщина задремала и поэтому мысли её принялись бродить по закоулкам сознания с особенной непоследовательностью и хаотичностью. Некая правильность в их движении всё же соблюдалась и потому фантазия, родившаяся на этот раз, оказалась стройной и законченной. Была она следующей:

Сильнее и настойчивей струится сквозь форточку воздух — потоки его усиливаются, нарастают, это уже не просто сквозняк, это уже целый ветер. Под его напорами распахивается балконная дверь и занавески, округлясь и дрожа, зависают в воздухе. Странное дело: этот внезапный порыв не пугает — напротив, есть что-то привлекательное и радостное в нём. По квартире проносятся вихри беснующегося ветра: вот взлетела газета — докувыркавшись до стены, прилипла к ней — вот задрался край у покрывала, а волосы женщины растрепались. Необычайную лёгкость и воодушевление чувствует она: отчего-то быстрее забилось сердце и глаза увлажнились отчего-то, но только не от грусти, нет — от радости. От радости, близкой к восторгу, от ожидания необыкновенного и ощущения явной близости его — вот от чего. В квартиру вдруг залетает птица. Это обычный голубь, но сейчас он кажется существом фантастическим. Он отмеряет круги под потолком и нет суетливости в его движениях — они точны, правильны и размеренны. Женщина смотрит на птицу, взгляд её изумлён: от всего этого веет волшебством. Загадочные, чарующие звуки рождаются в пространстве. Трудно понять, музыка это или просто беспорядочная какофония, несущая в себе, однако, некое изящество. Полушёпот — полубормотание слышит женщина, оно манит куда-то, зовёт. Голубь заканчивает вдруг кружить под потолком и вылетает наружу. Женщина смотрит в окно и видит странное: яркий, слепящий свет просачивается в квартиру. Совсем не хочется прятать от него лицо — хочется видеть его и быть с ним рядом. Что-то невыносимо сладостное сулит он собой и женщина не выдерживает. «А ведь там — счастье!» — шепчут её губы. Она поднимается и движется к балкону. Вот она отводит занавеску, вот переступает порог, а вот уже стоит возле перил. На лице её наивная, добродушная улыбка, а глаза — глаза жаждут чуда.