Первое грехопадение - [11]

— Вам легче, — подал он голос. — Вам не нужно мучиться, пытаясь стать взрослым.

— Но ведь мы и не становимся взрослыми.

— Да и надо ли?..

— Все мальчики должны стать мужчинами. С теми, кто не станет, даже страшно представить, что произойдёт.

— Почему же девочки не должны взрослеть?

— Мы становимся мамами… хозяйками дома — но остаёмся такими же… Так всё устроено.

— Жестоко устроено.

В дверях показалась мама.

— Ага, разбудила уже брата!

— А он и так не спал, — отозвалась девочка, соскакивая с кровати.

— Опять… — мама уселась на её место. Потрогала сыну лоб, а ещё погладила по голове. Прикосновения её были ласковы и целебны — они снимали усталость.

— Ну как сегодня?

Он лишь отвёл глаза.

Касания маминых рук сделались трепетнее.

— Ну, нечего, нечего… И эта ночь прошла. Так они все и пройдут.

Если б она продлила эту жалость хоть на секунду — он бы заревел. Но она встала, засуетилась, послала дочь за водой, и лишь горький ком подкатил к горлу. Мама дала ему утку, а затем, когда сестра принесла воду, умыла и причесала. За завтраком она сходила сама и забавно шутила, кормя его из ложечки. Сестрёнка вертелась рядом и тоже добавляла положительных эмоций. Всё было очень по-семейному и он повеселел немного.

Первая половина дня вообще получилась неплохой. Мама с сестрой вовсю, как могли, развлекали его, что им в общем-то удавалось. Мальчик знал, что всё это делалось ради него и, понимая, что за этой безалаберной радостью скрывалось и нечто печальное, придавая ей оттенки неестественной вычурности, был всё же рад радости своих родных и улыбался им, чтобы не обидеть.

После обеда мама читала вслух книгу. Книга была интересной, но слушая её, мальчик почему-то грустнел. Когда же солнце стало клониться к вечеру, грусть усилилась. С наступлением сумерек она превратилась во что-то колючее, тяжёлое, гадкое, чему и слово-то подобрать было сложно. Перед сном мама поговорила с сыном, как делала всегда. Взбодрила его, как могла. Он вроде бы всё понимал. То, что всё это очень серьёзно и что от него требовалась в эти дни недюжая стойкость; он был достаточно крепок, чтобы выдержать все мучения — так по крайней мере казалось ей, так она успокаивала себя — но отправляясь спать, она в очередной раз ощутила сердечную боль, которая не покидала её всё это время. Время взросления её сына.

Эту ночь он выдержал. А вот следующая оказалась роковой. Утром они обнаружили его в состоянии, близком к гибельному. Мальчик едва дышал, заплаканные глаза были бездонны от невыносимой скорби и лишь глухие стоны, да какие-то страшные вскрикивания исходили из его гортани. Он долго не мог произнести ни слова, а когда всё-таки произнёс, слова его были такими:

— Мама, я больше не могу!

— Что ты, что ты, — попыталась было она возразить, но в ответ мальчик взорвался.

— Я не могу больше!!! — завопил он в истерике и тело его забилось в конвульсиях. — Не могу больше!!!

Мама заплакала. Кинулась сыну на грудь, обняла его крепко. И говорила, говорила, полушепча-полупричитая. Всё, что шло на ум, всё, что вертелось на языке. Он не слушал её. Он вырывался от её ненавистных ласк, вырывался из пут и кричал, и плакал, но уже без слёз. Он лежал перед ней, обессиленный, жалкий, страшный, будто и не сын вовсе, а кто-то другой, кто-то чужой. Хотелось отшвырнуть это создание, как какое-то гадкое насекомое, завизжать, отбежать в сторону и навсегда забыть, как мгновенный испуг, но…

— Ты же знаешь, что бывает с теми, кто не сумеет повзрослеть, — сказала она тихо.

— Ну и пусть! — голос его дрожал и срывался на визг. — Мне всё равно сейчас.

— Ты хочешь испытать насмешки, унижения?

— Пусть лучше унижения, чем эта мука.

— А готов ли ты к ним? Сможешь ли ты жить втоптанным в грязь?

Он не ответил, лишь хриплый выдох вырвался из напряжённых губ. Она смотрела на него пристально, сурово — смотрела и ждала ответа, хотя и знала, каким он будет.

— Я не могу, мама, — направил он на неё свои молящие глаза. — Отпусти меня.

Мама тяжело вздохнула и низко опустила голову. Потом рывком вскинула её и лихорадочно, путаясь в узлах, стала развязывать сына. Развязав, бросила.

— Иди. Возьми нож, он на кухне, в столе. Побреешься им.

Мальчик встал и нетвёрдой походкой направился к дверному проёму. Испуганная сестрёнка робко жалась к стене.

— И ещё, — сказала мама вслед. — Когда ты сделаешь это, ты должен уйти из дома.

Мальчик вышел.

«Боже мой! — думала она и ледяной ужас разрастался в голове. — Боже мой! Он погиб!»

Добравшись до зеркала, мальчик долго всматривался в своё отражение. Спутанные волосы, острые скулы, впалые неистовые глаза, а ещё колючки на лице — всё это производило мерзкое впечатление. Он брезгливо водил по щетине пальцами и омерзение росло. Он схватился за нож.

Намочил лицо и уже занёс руку над щекой, но остановился вдруг. Странная сила мгновения — она решает многое.

Горстка песчинок слетает с ладони под порывами ветра. Листва шумит, шумит яростно и от шума этого тревожно. Грациозные лани кувыркаются в траве, нега их полна и красива. Тучи свиваются в кольца и тут же исчезают. Крохотность, тусклость. Протянуть руку и коснуться выступа. Откроется важное. Почему, почему они без отдыха бредут и лица их так исполнены скорби? 3меи, это змеи. Они извиваются и сбрасывают кожу. Проходящее замирает, оттого вокруг камни. Мне светло и приятно, я бескрыл. Сзади — ничто, и оно не исчезнет, но к нему незачем. Потому что между. Между двух бездн. Двух страхов. Пусть, пусть. Всё лишь влага, она испаряется. Вот он, пар, вот он.