Первичный крик - [215]

Какое чудесное чувство я испытал, когда тер свой член и говорил пале и маме, что все нормально. «Я искал чувство в философии, религии, работе и еще Бог знает где, а нашел его в собственном члене. Вы — чудо, Арт. Это бесподобно!»

Придя домой, я провел большую часть дня потирая член и говоря маме и папе, что у меня все в порядке. Выйдя из кабинета Арта, я встретил в коридоре пожилого, по виду, весьма преуспевающего мужчину. Первым моим ощущением было старое чувство пассивности, неловкости и внутреннего стыда, которое всегда охватывало меня при виде незнакомого человека, который выглядел более важным, чем я. Потом я почувствовал, что и у меня есть член, и что со мной все в порядке, и все мое отношение к этому человеку изменилось. Я почувствовал себя свободным, раскрепощенным, уверенным в себе и открытым по отношению к нему. Такого чувства я никогда прежде не испытывал. Как это прекрасно! Такое же чувство охватило меня, когда в супермаркете мимо меня прошло несколько женщин.

У меня нет больше моего старого прошлого. Я должен вернуться назад и перестроить все мое старое прошлое, чтобы привести его в согласие с тем, чему я только что научился. Мне надо сделать это, чтобы восстановить непрерывность моей жизни. Без восстановления непрерывности я не смогу как следует измениться.

В моем излечении мне все больше и больше хочется выразить себя, не пользуясь корректными логическими построениями и упорядоченными языковыми моделями, полными предложениями, согласованием их с предложениями предыдущи

ми. Я и так совершенно испортился, стараясь что‑то почувствовать и, одновременно, дублируя переживание в мыслительные модели и лингвистические структуры.

Вторник

Сегодня Арт попытался заставить меня расплакаться, как плачут маленькие дети. У меня ничего не получилось. Я немного поплакал, но потом это чувство ушло. Я дергался на полу без малого три с половиной часа. Я пытался вернуться назад, в детство, описавшись. Ничего. Это был тупик. Ловушка. Если я описаюсь, то не смогу плакать, потому что выписаю все мои чувства. Если бы я кричал, то расслабил бы мускулы живота, и все бы опять‑таки ушло.

Но усилия все же не пропали совсем даром. Какие‑то инсайты у меня все же появились. Я чувствовал, как мать сердилась на меня за то, что я метался в кроватке и плакал. Я не мог этого выдержать. Мне хотелось спрятаться. Я воистину чувствовал, что значит, когда не хватает молока, и что значит, когда вместо молока заглатываешь воздух. Я чувствовал отсутствие любви в их американских готических лицах. От их холодного выражения мне захотелось спрятаться под кушетку. И я заполз под кушетку и закричал Арту: «Что еще вы хотите знать?» Я заговорил, как малое дитя, с трудом двигая губами и сюсюкая: «Они не дают мне плакать!» Я чувствовал, как далек от меня отец — как будто он выпрямился во весь рост и сказал: «Я буду заботиться о тебе, но не жди, что я буду твоим отцом». Я почувствовал, как он всегда прятал от меня свой член; я никогда не видел его голым. Маму я тоже ни разу не видел голой.

Когда все закончилось, я чувствовал себя до предела измотанным — я был измочален настолько, что не смог даже записать полный отчет о сеансе. Это все, что я могу написать.

Когда я был маленьким, я иногда заползал под кровать или под диван. Мне очень нравилось там, потому что только там я был один и мама не могла меня видеть. Я чувствовал себя таким свободным, и меня никто не видел. Сегодня я делал под

кушеткой то же самое. Теперь я все вспомнил, но раньше я не помнил об этой своей младенческой привычке. Я устал от ее злости. Поэтому я прятался там, где были одиночество, покой и любовь.

Моя поведенческая модель во время терапии типична. Сначала была мгновенная вспышка. Потом все пошло вкривь и вкось. Мне надо было многое сделать, со многим справиться, побороться. А на этом пути всегда неизбежны неудачи. Потом я стал неудержимо падать в свое прошлое, внутрь себя, до тех пор, пока не стал беспомощным маленьким мальчиком. Я не понимаю этого умом. Единственное, что я вижу — это то, что мое внимание отвлечено от того, что я действительно делаю и направлено на что‑то другое.

Среда

Сегодня я снова метался по полу. Я понял и прочувствовал, каким жестким было мое воспитание. Моему телу никогда не давали делать то, что ему хотелось делать.

Мое тело всегда держали в смирительной рубашке. Мне никогда не позволяли пинаться, молотить кулаками или кататься по земле. Я никогда не играл с матерью. Я никогда не сосал ее грудь. Мне кажется, что было так много вещей, в которых я отчаянно нуждался, но в которых мне было отказано.

Только сегодня я научился кататься по полу и играть. Но потом мы сыграли в ту же старую игру с желанием пописать. И мы не сделали того, что надо было делать всю неделю: вернуться к гомосексуальному страху, который посетил меня в субботу.

Четверг

Сегодня я ощутил страх — тот страх, который связан с гомосексуальностью. Все было лучше, чем в субботу, когда моя голова буквально раскалывалась на части, но страх был достаточно сильный, чтобы я понял, на что это похоже. Я вернулся назад, ощутив себя младенцем и почувствовал рядом маму, но