Первичный крик - [198]

дающий ему мороженое, втайне плетет против него какую‑то интригу.

Причина того, что параноик чаще всего видит кругом тайные заговоры, а не открытую угрозу, на мой взгляд, заключается в том, что заговор является иносказательным, метафорическим представлением его собственных тайных и неизведанных чувств. Спроецировав эту «тайну» вовне, он теперь может сосредоточиться на том, чего можно беспрепятственно опасаться. Все это похоже на обычное невротическое поведение, за исключением объекта страха— фобии. У невротика повод для страха представляется несколько более правдоподобным.

Для того, чтобы полностью понять природу галлюцинаций и иллюзий, надо осознать всю глубину первичного ужаса — ужаса, коего мы практически никогда не видим и не ощущаем, так как почти всегда его подавляем. Мы подавляем его тем, что обертываем в успокаивающие и удобные идеи и представления, которые сами же и формируем. Можно проиллюстрировать это расхожим примером: вера в загробный мир делает смерть не такой окончательной и необратимой. Мы не считаем веру в загробный мир психотической, так как она является социально приемлемой и институциональной идеей. Но что было бы, если бы большинство людей не верило в загробную жизнь? Эта иррациональная вера, «иррациональная», так как не может быть подвергнута объективной проверке, может быть присуща человеку, исключительно рациональному во всех других отношениях, но первичный ужас заставляет его плести иррациональную сеть — для того, чтобы отогнать прочь страшное чувство. Для того, чтобы каким‑то образом перекинуть мост между очевидно несовместимыми рациональными и иррациональными идеями, существующими рядом друге другом, такому человеку придется, вероятно, придти к еще одной иррациональной идее — а именно, утверждать, что в каждом из нас существует «темная», «иррациональная» сторона, которая не слушает никаких разумных доводов и объяснений.

Все эти идеологические построения существуют только для того, чтобы не ощущать реального чувства! Степень причудливости формирования удобных идей (иллюзий) или степень странности восприятия (галлюцинации) зависит от глубины

страха. Чем больше испуг, тем более настоятельной является потребность в разумном его прикрытии. Пока чувство может в какой‑то степени осмысливаться и продумываться, разум может оставаться упорядоченным и подчиняться контролю со стороны своего носителя. Если же по той или иной причине личность теряет способность организовывать и упорядочивать чувства, то она неизбежно приблизится к ощущению первичного ужаса.

Первичная боль страдающего психозом человека огромна, так как отвергнутыми оказываются как его реальное, так и нереальное «я». Такая личность не имеет другой возможности защититься в самом раннем детстве, за исключением ухода из реального мира. Если бы мне пришлось одной фразой охарактеризовать разницу между неврозом и психозом, то я бы сказал, что невротик находит свой способ комфортно устроиться в реальном мире (с помощью притворного нереального фасада); но ничто не может сделать комфортным существование в реальном мире человека, страдающего психозом — у него не работают никакие системы защиты.

Когда личность становится паранойяльной, происходит следующее: под действием постоянного, непреходящего стресса нереальное «я» не может более оставаться цельным и «раскалывается». Это случается тогда, когда разум не может и дальше не чувствовать тела. В этот момент личность больного, его душа, переходит на новый, психотический уровень существования. Как сказал один больной: «Сумасшествие, это когда ты не можешь и дальше поддерживать свой невроз».

Тот факт, что параноик часто вслух разговаривает сам с собой, отвечая на вопросы своего «я», точно также служит указанием на расщепление, о котором я писал выше, о двух «я», которые беседуют между собой. Невротик обычно способен удерживать такой диалог внутри сознания, не выдавая его наружу. Психотик в этом отношении не столь счастлив. Один бывший параноидный пациент так описывает осознанное им ощущение этого процесса: «В самом раннем детстве я перестал слышать постоянную ложь моих родителей, и начал слышать их только тогда, когда хотел услышать. Способность слышать внешние звуки начала выключаться в буквальном смысле этого

слова, так что я решил, что глохну. Очень скоро я стал слышать изобретенные мною самим голоса. После первичной терапии мой слух снова открылся. Я обнаружил, что не могу больше слушать, как слушал в юности — только в той мере, в какой меня побуждали к тому обстоятельства».

Диалектика паранойи, как и диалектика любого нереального поведения, заключается в том, что чем ближе к сознанию подбирается болезненная правда, тем дальше стремится личность от нее ускользнуть. При этом расстояние от реальности может варьировать согласно взгляду первичной теории — чем ближе пациент оказывается к своему чувству, тем ближе становится он к реальности внешнего мира, тем острее будет он вглядываться в других людей, тем глубже будет осознавать социальные феномены. Чем сильнее блокирована внутренняя реальность, тем больше искажено восприятие реальности социума. Таким образом, параноик, в своем отчаянном стремлении бежать от собствен ной правды должен изменить — весьма странным подчас способом — реальность окружающего его мира.