Первичный крик - [195]

вальном смысле слова формирует защитный слой, предохраняющий обжору от ощущения первичной боли. По этой причине люди, страдающие ожирением, часто плохо поддаются первичной психотерапии.

Выше мы обсуждали разницу между восходящим и нисходящим напряжением. Особенно сильно она проявляется при лечении больных, страдающих ожирением или просто избыточным весом. Многие такие пациенты, приходящие на курс первичной терапии, в действительности не очень стремятся к излечению. Они усыпляют свою первичную боль тем, что запихивают себе в живот — лекарствами, алкоголем, едой. То, что они утрамбовывают под слоем еды, и есть их реальное «я» — реальные чувства, которые готовы вырваться на волю, если бы их не покрывал слой еды. Это нисходящее напряжение. Его редко ощущают как напряжение; скорее, это грызущее ощущение пустоты, которое выступает под маской голода. Одна пациентка так объясняла свои ощущения: «Я пользовалась пищей, чтобы съесть свое напряжение. В противном случае это напряжение съело бы меня саму. В моей семье мало что было, поэтому еда стала для меня всем. Вся моя жизнь превратилась в планирование следующей еды. Это единственная приятная вещь, какую я получала от моей матери». Эта пациентка ела, чтобы уберечь себя от чувства совершенной отвратительности семейной жизни.

Восходящее напряжение возникает, когда склонный к перееданию человек на какое‑то время лишается своей пищевой зашиты. Например, в течение первой недели первичной терапии, когда пациенту не разрешают много есть, а защитные системы расшатаны и ослаблены психотерапевтом, больной впадает в состояние тревоги. Ему начинают — впервые за много лет — сниться сны, он не может усидеть на месте, а вскоре и теряет способность есть, даже испытывая такое желание. Это происходит оттого, что его чувства начинают свое восхождение из неведомых ранее глубин; эти чувства настолько сильны, что подавляют стремление есть. В первую же неделю первичной терапии пациент обычно изрядно худеет, не прикладывая к этому никаких усилий.

Если человек съедает больше, чем ему нужно, то понятно, что то, что он ест, строго говоря, является не едой. Это нечто

символическое. Некоторые пациенты называют этот процесс заполнением внутренней пустоты с тем, чтобы не ощущалась пустота жизни. Другие пациенты думают, что обманутый маленький ребенок внутри них до сих пор жаждет удовлетворить свои оральные потребности. Как сказал один такой больной: «Я ем за того обделенного маленького парнишку».

Однако переедание не есть просто удовлетворение какой- то смутной психологической оральной потребности. У каждого «жирняка» есть свое созвездие причин, приведшее его к заболеванию. Так, один человек может переедать, потому что в детстве был лишен грудного вскармливания; другой много ест, потому что в младенчестве время еды — это единственные моменты, когда удовлетворялись его потребности. Множество условий и динамических состояний могут сделать человека склонным к перееданию.

Очень важно иметь в виду, что еда (точно также как и ком- пульсивный секс) является отдушиной для снятия напряжения, вызываемого неудовлетворенными потребностями разного рода. Еда может заглушать боль, происхождение которой не имеет ничего общего с лишением еды в детстве; таким образом, лечение, направленное на решение именно этой проблемы, в данном случае окажется бесполезным. Пациент может вместо наркотиков или алкоголя выбрать еду для приглушения боли, потому что культурная среда, в которой он вырос, предрасполагает к избыточной еде, в этой среде может быть невозможным потребление алкоголя. Но надо помнить только одно — желания невротика ложны. Пытаться психотерапевтическими средствами воздействовать на эти ложные желания означает отказ от лечения истинной болезни.

Например, одна женщина, проходящая курс первичной терапии, сказала, что с середины прошлой недели начала очень много есть. Это случилось после того, как ей приснился странный сон. «Моя мать летала по небу с ножом мясника в руке. Этим ножом она пыталась ударить меня. Я пришла в ужас и постаралась убежать. Я притворилась, что я — это не я, а какое‑то страшное и безобразное чудовище, но все было бесполезно. Она уже почти настигла меня, но в этот момент я проснулась». Я заставляю ее погрузиться в чувство, преследовавшее пациентку во сне,

когда она мне о нем рассказывает, и пережить это чувство так, словно оно происходит сейчас. В данный момент. Она снова переживает весь ужас сновидения, а потом в ее мозгу складывается цельная картина. Мать относилась к отцу как к своей нераздельной собственности. Мать всегда хотела быть самоуверенной умной красавицей, которая всегда будет своей привлекательностью притягивать внимание отца. В очень раннем детстве пациентка поняла, что мать не хочет, чтобы ее дочь стала красивой и привлекательной. Для того, чтобы погасить материнскую ревность, девочка растолстела и оставалась толстой на протяжении почти всей жизни. Она почувствовала, что мать видит в ней соперницу, и, находясь в первичном состоянии, принялась кричать: «Мама, не сердись. Я не отниму у тебя папу!» Именно эту мысль она символически разыгрывала с помощью своего ожирения. Став жирной и уродливой, она, тем самым, отрицала свой страх перед матерью, а когда на прошлой неделе чувство этого страха было готово выйти на поверхность, больная снова стала есть, чтобы снова загнать чувство и страх внутрь. Главная угроза существованию больной заключалась в ее физической красоте и привлекательности. Бесформенность и ожирение были ее защитой, и никакие предыдущие курсы психотерапии, никакие диетические планы не смогли радикально справиться с ожирением этой пациентки. Она продолжала страдать им до тех пор, пока не ощутила свое главное, центральное чувство.