Первая женщина на русском престоле. Царевна Софья против Петра-«антихриста» - [20]

— Но, Василий Васильевич, ты твердо в нем уверен? В конце концов ты вручаешь ему мою судьбу и саму жизнь.

— А я, Софья, тебе его завтра представлю. Сама посмотришь, можно ли ему доверять.

Кивнув в знак согласия, девушка в душе отметила, что князь Василий опять назвал ее по имени без отчества. Похоже, что и он начинает испытывать к ней не только приязнь учителя к способной ученице, но и тягу зрелого мужчины к невинности молодости. В животе у Софьи разлился жар и, поднявшись вверх, залил ее щеки ярким румянцем, сделав девушку почти красивой. Как знать, возможно, князь не такой уж однолюб, как о нем рассказывают люди. Время покажет.

Как же была поражена на следующий день Софья, когда князь, переступив порог ее кабинета, слегка торжественно произнес:

— Позволь, Софья Алексеевна, представить тебе дьяка Разрядного приказа Федора Леонтьевича Шакловитого.

Следом за этим он сделал шаг в сторону, чтобы показать стоящего за ним человека, в котором Софья без труда узнала своего спасителя. Она так смешалась, что едва смогла буркнуть какое-то приветствие, указав гостям на стулья. Губы пришельца чуть изогнулись в легкой усмешке, и он до земли поклонился девушке.

— Софья Алексеевна, позволь вручить тебе свое оружие и саму жизнь.

Но если царевна и позволила себе минуту слабости, то быстро взяла себя в руки и любезно, но твердо поставила наглеца на место:

— Князь, я знакома с дьяком Шакловитым. Этот тот человек, который помог мне добраться до собственных покоев в день стрелецкого бунта. Я не успела поблагодарить тебя, дьяк, за оказанную мне услугу. Прими от меня вот это.

Она сняла с указательного пальца перстень с рубином и протянула его мужчине, лицо которого вспыхнуло от обиды.

— Благодарю тебя, царевна.

Небрежно, словно дешевую безделушку, Шакловитый надел кольцо на палец, не потрудившись даже на него посмотреть. Софья почувствовала легкий укол по самолюбию, но не могла же царевна обижаться на какого-то дьяка? Да и время такое, что каждый преданный человек был на вес золота. Пришлось сделать вид, что она не обратила внимания на его глупую выходку.

Не заметивший ничего Голицын вытащил из-за пояса кунтуша бумагу.

— Подпиши это, Софья Алексеевна.

— Что это? — потянулась к свитку царевна, раз и навсегда принявшая за правило не прикладывать ни к чему руку без предварительного прочтения.

— Приказ о сборе дворянского ополчения, — глухо отозвался князь, барабаня пальцами по стоявшему у окна резному кабинету немецкой работы с множеством ящичков и дверец.

Софья пробежала бумагу глазами и, взяв перо, поставила на ней свой росчерк.

— Что дальше, Василий Васильевич?

— Мы с Федором Леонтьевичем втайне займемся сбором армии, а ты, Софья Алексеевна, отправляйся с двором на богомолье, да поскорее. Мои люди доносят, что в слободах уже пошли разговоры о том, что князь Хованский был бы лучшим царем, чем севшие на престол дети, в одном из которых чуть душа держится, а второй еще очень юн. Нехорошие это разговоры. Быть беде.

У Софьи екнуло сердце — слишком свежи были воспоминания о пролитой во дворце крови.

— Ты хочешь сказать, Василий Васильевич, что у нас может случиться то же, что в Англии с королем Карлом?!

— Смею тешить себя надеждой, что у нас пока нет Кромвеля. Но не стоит недооценивать противника. Хованский хитер и пойдет на все, чтобы захватить власть. Вот Федор Леонтьевич лучше нашего знает настроение в слободах, он подтвердит, что там неспокойно.

Продолжавший стоять у дверей дьяк без слов склонил голову.

— Да говори же ты, Федор Леонтьевич, что молчишь?

— Прогневать царевну боюсь, — чуть заметно усмехнулся мужчина. — В слободах действительно идут разные толки. Раньше ведь стрельцы — что? Пошли в кабак, горе водкой залили — и снова веселы и миролюбивы. Сейчас же они сами кабаки позакрывали, стрельцов-мародеров и разный сброд, охочий до чужого добра, порешили и, собираясь в круг, балакают о том, как жить дальше. А князь-то наш, Тараруй, часто на этих собраниях появляется и крамольные слова говорит. Голову бы ему отрубить — самое расчудесное дело было бы.

— Но-но! — одернула его Софья. — Ты, дьяк, говори, да не заговаривайся. Он — князь, Гедиминович, а ты кто?

В глазах Шакловитого заплясали бесенята.

— А это, царевна Софья Алексеевна, все в твоих руках. Как решишь, так и будет.

Не известно, чем бы закончилась для дьяка такая дерзость, поскольку царевна прекрасно поняла тайный смысл произнесенных им слов и вовсе не желала спускать ему наглую выходку, но тут вмешался Голицын, занятый своими мыслями и потому не заметивший собравшейся бури:

— Ты, Федор Леонтьевич, сей же час отправляйся из Москвы, как мы договорились, а я пойду поговорю с окружением царицы Натальи Кирилловны. Пусть срочно собираются в путешествие по святым местам. Куда в первую очередь направишься, Софья Алексеевна?

— В Коломенское. Хочу хоть недельку пожить в отцовском дворце, оттуда — в Старожевский монастырь, а если беда придет, то в Троицу. Там такие стены и башни, что, если что, выдержим любую осаду.

— Отлично! Туда и народ служивый будет подходить. А мы с Федором Леонтьевичем станем тебе каждый день весточки слать, как дела идут.