Первая встречная - [8]

Возможно, это было закономерно, ибо там выковывались характеры и познавалась подлинная цена человека. Он или оставался человеком, или превращался в животное. Воюя, Зуйков был неплохим солдатом, делал, как все свою нелегкую работу – отходил, наступал, окапывался, стрелял, питался всухомятку – словом, был таким, как миллионы других, одетых в такие же шинели. Но, попав в плен, растерялся. Фронт откатился на запад. Вначале медленно, потом увереннее, быстрее. И вместе с успехами русских, его, русского, увозили все дальше и дальше от родины. Он видел, как гибли те, кто не подчинялся, не смирился, пытался бежать. Их ловили, били, убивали. А он хотел жить и ради этого способен был на любую подлость. Он был не одинок, но другие приходили к этому иначе. Сразу. На глазах происходило перевоплощение. Человек превращался в некое согнутое, всему покорившееся существо, безропотное и безликое. Номерок на груди куртки только подчеркивал, что все человеческое потеряно. Попытки товарищей по плену убедить, разбудить чувство достоинства результатов не давали. Его подкармливали, отрывая от себя последнее. Он жадно съедал собранный для него хлеб… и оставался таким же. Жалким, приниженным, старательным в работе… Это было страшно.

В траве с шуршанием и писком пробежала полевка, с любопытством разглядывая непрошеного гостя. Тревожно зацокал дрозд, и сточно в ответ, где-то в глубине вместе с хрустом сухостоя, донесся человеческий говор. Зуйков вздрогнул, поднял голову и… быстро, змеей, пополз к норе…

Прошло еще два дня. Они освоились со своим жильем, небольшим участком окружавшего их леса, и им порой казалось, что некоторых зверей и птиц они узнавали. Митин – инертный и флегматичный, больше спавший, даже подкармливал смелого мышонка, жившего где-то рядом. Частые дожди загоняли их в убежище, и через узкую щель они наблюдали за потускневшим небом, слушали лесную капель.

Привыкли они и к новому образу жизни. Все повторялось. После ночи приходил влажный, серый рассвет, его сменял день, и золотистые кинжалы света, дрожа и переливаясь, прорезали чащу. На разные голоса переговаривались в ветвях птицы, в шорохах и тресках сухопала проходила невидимая, осторожная лесная жизнь. Потом медленно, точно устав, уходило солнце, сгущались синие тени, тонули в золоте заката, темнели. Вспыхивали первые яркие звезды. Лесные шумы становились таинственными и загадочными. Снова приходила ночь. В вершинах шумел ветер, глухо скрипели деревья, спросонок кричал дятел, протяжно ухала неясыть, трещали сверчки, стонала совиная перекличка, хрустел сушняк, – в темноте бродили звери, – лес был полон звуков, шорохов, шумов. Зуйков и Митин затаивались в своей норе.

С первыми лучами солнца Зуйков выползал из тайника и пускался путешествовать, с каждым днем уходя все дальше и дальше. В одну из таких вылазок он добрался до мелкого, осыпающегося известняка, за которым гудела река. Уцепившись за свисающий куст можжевельника, Зуйков заглянул вниз. В глубокой теснине, пенясь и переворачивая огромные камни, в тумане и брызгах тяжело дышала Белая. Так постепенно определилось место их выброски.

Прошла неделя их пребывания здесь. Надо было идти. С вечера они побрились, почистились и, заложив лаз, направились к зарытому контейнеру. Разложив мешки, отобрали необходимое, самое необходимое – по бесшумному пистолету, миниатюрному, со спичечную головку, фотоаппарату, документы на разные фамилии, по нескольку плиток шоколада и питательной пасты. Отложив иностранную валюту, взяли по две пачки новеньких двадцатипятирублевок, несколько золотых монет и часов и, точно сговорившись, распоров обшлага рукавов, вынули ампулы с ядом и положили в мешки. Умирать они не собирались!

Перед тем, как закопать груз, Зуйков достал рацию, накинул на ветку антенну, сверил время, и в эфир ушел лаконичный сигнал, повторенный трижды. Задерживаться больше было нельзя – рацию могли запеленговать. Запаковав, они опустили контейнер в яму, утрамбовали землю, забросали листьями. Осторожный и хозяйственный Митин обсыпал порошком лужайку, а заодно и подошвы ботинок, и они двинулись в сторону станции Хаджох, до которой им предстояло идти не менее двух дней.

Сейчас они были похожи на заготовителей промысловой кооперации или охотников, идущих проверять капканы, а может быть, на немолодых туристов, оставивших на турбазе свои дорожные рюкзаки…

VI

Переходя площадь, Ирина невольно взглянула на городские часы. До начала сеанса оставалось пятнадцать минут. Она замедлила шаги, пропустила несколько машин и теперь, уже не торопясь, пошла к «Метрополю». На лестнице кинотеатра она впервые оглянулась, – следом за ней шла женщина в ярком цветастом платье с плотно набитой хозяйственной сумкой в руках. «С рынка!» – подумала Ирина. Несколькими ступеньками ниже поднимался мужчина средних лет в форме железнодорожника, еще ниже – какие-то безликие люди, занятые своими мыслями, делами – мужчины, женщины, подростки.

«Нет, не они!» – решила она, тряхнула головой и вошла в фойе, уже наполненное ожидающими. Она хотела зайти в буфет, но звонок предупредил о начале сеанса. Вместе с остальными Ирина вошла в зрительный зал, нашла свое место у прохода. Зал быстро наполнялся. Какая-то женщина пыталась сесть рядом, но Ирина предупредила, что кресло занято, откинула сидение и положила сумочку. Свет начал медленно тускнеть, послышалась знакомая музыкальная мелодия, на экране замелькали первые кадры хроники. Почти одновременно с первыми словами диктора в кресло опустилась знакомая грузная мужская фигура. Человек сел, под ним что-то хрустнуло, мужчина вполголоса выругался, вытащил из-под себя сумочку и положил ее на колени Ирины. Как всегда, от него пахло вином. Лишенный элементарной вежливости, не здороваясь, он повернулся к своей соседке: