Первая страсть - [2]

Это почтение к тому же могло великолепно мириться с заботливостью и баловством, которыми его окружали. Он нисколько не желал отказываться от тех приятных нежностей, которыми его осыпали дома. Так, ему нравилась эта утренняя вязанка дров, которою его мать распорядилась облегчить его пробуждение и которая делала таким приятным и веселым его вставание. Он не считал, что с ним обращаются, как с ребенком, более чем это нужно: к этому г-жа Моваль все-таки была немного склонна. Нет, этот красивый огонь скорее представлялся ему как бы намеком на его молодость и преклонением перед ней. В нем он видел образ того, что молодость обещает живого, сверкающего, светлого, радостного. Он наслаждался блестящим пламенем. От его пригретых ног чувство довольства расходилось по всему его телу и озаряло в его мыслях жизненные перспективы, и он долго еще продолжал бы мечтать, если бы не вернулся Жюль, неся на плече вычищенное платье и в руке кувшин горячей воды. Жюль, проходя, бросил растроганный взгляд на горящие сосновые шишки. Они напоминали ему Варанжевилль, откуда он был родом и откуда Мовали привезли его с собой.

Андре был в нерешительности. Он не хотел обходиться ни слишком фамильярно, ни слишком гордо с новым слугой. Вот почему ему хотелось обратиться к нему, но не хотелось затевать разговора. Нужно было показать, что он в доме лицо, заслуживающее того, чтобы ему старались угождать. Он колебался. Наконец, пока слуга наполнял таз, Андре решился:

— Ну что, Жюль, жалеете вы о Варанжевилле? Привыкаете к Парижу?

Нормандец улыбнулся. Он, вероятно, не любил высказываться, так как ответил:

— Варанжевилль не Париж, а Париж не Варанжевилль, конечно!

И он прибавил в виде сентенции:

— Известно, мы не птицы, не можем быть в двух местах в одно время.

Довольный своим ответом, он искоса посмотрел на своего хозяина. Андре, смутившись, подобрал щипцами наполовину сгоревшую сосновую шишку и подбросил ее в золу.

— Тогда я напишу тетушке, что вам здесь не плохо и что вами довольны.

Он пожалел, что не сказал: «что я вами доволен». Тем не менее этого «довольны» было достаточно, так как эта похвала включала его в общество г-на и г-жи Моваль. Жюль поймет. Малый был хитер.

И Андре Моваль, сняв сорочку, уселся с достоинством в таз, сложив ноги по-турецки, устремив глаза на камин, где догорали последние сучья и сосновые шишки первого осеннего огня.

II

Андре Моваль не заметил бы, что профессор покидает кафедру, если бы суматоха среди студентов, спешивших к двери, вниз по лестнице, не известила его о конце лекции. Выведенный из оцепенения, он засунул свои бумаги в сумку, положил карандаш в карман и поднял шляпу, упавшую на пол. Направляясь к выходу, он констатировал, что еще один лишний раз он довольно бесполезно совершил путь от дома до Пантеона, ибо он не помнил ни одного слова из материй, которые обсуждал монотонным голосом несравненный г-н Гюйоннэ. Эта рассеянность была для него обычна, но редко ему случалось отвлекаться сильнее, чем в тот день. Но зачем же его отец накануне вечером излагал еще раз перед ним планы будущего, которые строил для него?

Андре давно уже знал эти родительские проекты. Когда сын окончит изучение права, г-н Моваль желал, чтобы он приготовился к конкурсу министерства иностранных дел. Конечно, он мог бы изучать зараз оба предмета и проходить одновременно с курсом юридического факультета курс Школы моральных и политических наук, посещать вместе и улицу Суффло и улицу Сен-Гюйом, но г-жа Моваль выставила против этого утомительность такого двойного труда. У Андре было слабое зрение; поэтому, если он не будет освобожден от воинской повинности, то, по крайней мере, будет зачислен во вспомогательные отряды, где ограничиваются простыми поверочными призывами. Г-н Моваль согласился с опасениями своей жены. К тому же он не желал, чтобы его сын вступил слишком молодым в Кэ-д'Орсэ[2]. Лучше будет, если у Андре полнее сложатся и сердце, и ум. Кроме того, г-н Моваль не мечтал для своего сына ни о месте в канцелярии, ни об одном из тех блестящих дипломатических постов, привлекающих к карьере стольких легкомысленных и элегантных юношей. Нет, Андре не сделается цветком посольства. Впрочем, г-н Моваль и не обладал достаточным состоянием, чтобы содержать сына на столь дорогом поприще. Андре должен будет заняться консульской службой. Там он сможет приносить пользу своей стране точно так же, как косвенно делал это сам г-н Моваль в своем Соединенном Мореходном Обществе, в котором в течение двадцати пяти лет он содействовал распространению французского влияния на самые отдаленные страны.

Итак, Андре отправится в один прекрасный день представлять свою родину в одну из этих стран. На его консульском доме будет развеваться тот самый французский флаг, который так гордо развевается на мачтах почтовых пароходов, за полезными и правильными рейсами которых мысленно следил г-н Моваль. Значит, Андре Моваль будет где-нибудь консулом, и г-н Моваль уже с удовольствием представлял себе местожительство, которое достанется будущему чиновнику.

Это было как раз то, чем занимался г-н Моваль в продолжение доброй половины вечера накануне. Он странствовал по всему свету, из Старого в Новый, отыскивая там пункт, из которого Андре выступит на защиту наших интересов и для покровительства наших соотечественников. Андре, привыкший к этим географическим забавам, охотно предавался им; но всю ночь, во сне, он слышал, как раздавались в его ушах экзотические имена, благозвучные или причудливые, и, проснувшись, он еще до такой степени находился под впечатлением этой номенклатуры, что, когда г-н Гюйоннэ, слог которого славился изяществом и точностью, излагал перед своей аудиторией строгие нормы административного права, Андре продолжал свое воображаемое странствование и свои прогулки по всему миру.