…ТРУБАЧ ИГРАЕТ СБОР, И ГУСАРЫ ПОКИДАЮТ МЕСТО НЕДОЛГОЙ СТОЯНКИ К БОЛЬШОМУ УДОВОЛЬСТВИЮ КРЕСТЬЯНСКИХ ПАРНЕЙ, ПРО КОТОРЫХ СОВСЕМ ЗАБЫЛИ ЛЕГКОМЫСЛЕННЫЕ СЕЛЬСКИЕ КРАСОТКИ.
Мне больно… Отказал!.. Не то, что меня никогда не унижали, наоборот, ведь Лариса Марковна кричит каждый день, а, значит, унижения идут по расписанию уроков. И одаренность при этом не спасает: с тебя, с гениальной, только перхоть посыплется, если напутаешь в пиццикато. Хотя наши девочки твердят в один голос: «Повезло тебе, Дианка. С тобой Шеховцева еще и дополнительно работает». Ну, да, ее, наверное, историей про Глазунова запугал дед Яков.
Дома я ничего про Эдуарда рассказывать не стала. Во-первых, не хотела расстраивать маму, у которой стенокардия; во-вторых, о театре и о балете, то есть о моей жизни, говорить принято с дедом, а он уехал; в-третьих, дед, мне больно.
ПРАЗДНЕСТВО В ЧЕСТЬ БОГА САТУРНА — САТУРНАЛИИ. ЭГИНА ЖАЖДЕТ ЗРЕЛИЩ, КОТОРЫЕ УСТРАИВАЕТ ДЛЯ НЕЕ КРАСС. НА АРЕНЕ ЦИРКА НАЧИНАЮТСЯ ГЛАДИАТОРСКИЕ ИГРЫ.
Народу на экзамен набилось столько, что Шеховцева распорядилась, чтобы лишних из зала вывели. Тех, кто стоял на подоконниках, желая увидеть сразу и Третьякова, и меня с Трофимовым (он тоже «звезда» — лауреатистее не бывает!), она не тронула, потому что уважает фанатов.
— Садовская, почему грустная? …В образе? Молодец! — проходя мимо, сказала Лариса Марковна.
Сегодня она в строгом темном костюме, который разбавляется кокетливым шелковым платком; у нее светский вид и маникюр. А я, под мышкой у графа Альберта, уж и совсем невероятной красоты в своей длинной белоснежной «шопеновской» пачке, с венком из флёрдоранжа и гримом простой крестьянской девушки Жизель. Я не отбрасываю тени, потому что совсем тоненькая; я сама тень, призрак — это всем заметно. И еще я люблю графа (на Пашку моя любовь не распространяется) и Шеховцеву. Ее я за вчерашний вечер — рывком — поняла: если б Лариса заставляла меня работать больше, если б не кричала, а била, меня бы зачислили в труппу «Коды».
Теперь мне нужно начать с нуля — встать в I позицию.
Как мы танцевали, не помню. Кажется, наступила осень, ветер запутался в ветвях с желтеющими листьями, но ночь обещала быть теплой. На скромном деревенском кладбище, где меня похоронил мой возлюбленный, Эдуард Третьяков, виллисы в бесконечном хороводе только что закружили голову лесничему Гансу, и он, бездыханный, упал на мою могилу…
СТРАШНАЯ УЧАСТЬ ГАНСА ГРОЗИТ И АЛЬБЕРТУ, НО ПОЯВЛЯЕТСЯ ТЕНЬ ЖИЗЕЛИ… ЕЕ ЧИСТАЯ И САМООТВЕРЖЕННАЯ ЛЮБОВЬ ЗАЩИЩАЕТ И СПАСАЕТ АЛЬБЕРТА.
Спасает меня Павел. У него зрачки расширены, как у наркомана, когда я, призрак, сотканный из лунного света, любви, прощенья и печали, танцую рядом… Надеюсь, что нам аплодировали не из вежливости.
ЛЮБОВЬ СОВЕРШАЕТ ЧУДО: ИСЧЕЗАЮТ МРАЧНЫЕ ЧАРЫ, ГИБНЕТ РОТБАРТ. СОЛНЦЕ ВСТАЕТ НАД ОЗЕРОМ ЛЕБЕДЕЙ.
Экзаменационная комиссия быстро расставила пятерки, и тогда с заключительной речью выступил ее председатель Эдуард Третьяков.
Покончив с цветастыми комплиментами во все адреса, он сказал:
— Лариса Марковна, я пообещал, что возьму вашу лучшую воспитанницу, лауреата Международного конкурса в Нагойе Диану Садовскую примой в состав театра авангардного балета «Кода». Когда это произошло, я еще не видел, как она танцует, а просто положился на ваш профессионализм и чутье. А сейчас разрешите поблагодарить вас!
Эдуард встал перед Шеховцевой на колени и поцеловал ей руку. Я подбежала, как легкий ветерок, и сделала то же самое. Восемь лет она так стояла передо мной, и теперь пришел мой черед.
ОБЩЕМУ ЛИКОВАНИЮ НЕТ КОНЦА. И ЛИШЬ ЗВОН БРЕГЕТА НАПОМИНАЕТ УЧАСТНИКАМ СПЕКТАКЛЯ, ЧТО БЛИЗИТСЯ НОЧЬ, А С НЕЮ ВМЕСТЕ НАСТУПАЕТ ЧАС ПРОЩАНИЯ С ЛЮБЕЗНОЙ ПУБЛИКОЙ.
