Первая оборона Севастополя, 1854–1855 гг. - [23]

Выйдя из-под выстрелов, англичане стали устраиваться. Пользуясь их замешательством, владимирцы, ободряемые примером начальников и своих офицеров, с криком «Ура!» бросились вторично в штыки. Рядом с ними с одной стороны шел корпусной командир князь Горчаков 1-й, а с другой – начальник дивизии генерал Квицинский. Владимирцы быстро выскочили из-за укрепления, частью перелезли через вал и без выстрела кинулись на неприятеля с такой решимостью, что первая линия английских батальонов дрогнула и стала отступать, но в это время загремел против наступающих частый огонь французской батареи, успевшей переправиться через Альму на наш берег. Поддержанные французами, англичане остановились и открыли огонь тем более убийственный, что пространство, разделявшее двух противников, не превышало ста саженей. Несмотря на столь сильный огонь, владимирцы с новым криком «Ура!» рванулись вперед, в то время когда к англичанам стали подходить новые подкрепления, переправлявшиеся вброд правее и левее моста.

Наступил перелом боя; одному храброму трудно бороться против десятерых. Перекрестные выстрелы нескольких тысяч штуцеров и французской батареи поражали спереди, сбоку и прочищали ряды владимирцев, потерявших в одно мгновение многие сотни храбрых. Лишившись почти всех своих офицеров и не видя близкой помощи, горсть храбрых отступила к укреплению. По пятам за ними двинулись англичане, надеясь на легкую победу. Владимирцы употребляли последние усилия, ряды их редели; начальники пали или смертью храбрых или отнесены тяжело раненными. Остатки храброго полка из-за укрепления открыли такой убийственный огонь, что многочисленный неприятель принужден был остановиться. Был один миг, когда колонны англичан, вдесятеро сильнейшие, казалось, не смели атаковать горсти храбрых. Они остановились в недоумении и молча раздумывали, что бы предпринять. Прошло несколько мгновений, как бы похожих на продолжительный вздох перед последним напором. За этим мгновением, за этим кратковременным вздохом последовал залп всего английского фронта. Владимирцы отвечали тем же, и посыпались с обеих сторон новые и частые выстрелы. Французская батарея действовала продольно по укреплению, за которым скрылись храбрецы, и дорого заплатили владимирцы за те десять-двадцать минут, в продолжение которых они пытались удержать натиск более чем целой дивизии англичан. Владимирцы не считали павших за родину, не считали и оставшихся в живых, они сильны были не числом, а духом. Полк не дрогнул даже и тогда, когда полковой, батальонные и ротные командиры были перебиты. Последние вздохи героев были тяжелы для неприятеля; дорого покупал он каждый шаг земли русской, за которой богатыри – сыны ее – стояли грудью до тех пор, пока справа и слева не появились свежие неприятельские войска. Дать себя окружить и потом быть расстрелянным многочисленным неприятелем было бы крайне неблагоразумно; поэтому генерал Квицинский, бывший все время с полком, приказал владимирцам отступить. «Едва генерал, – пишет Енишерлов, – успел отдать это последнее приказание, как три штуцерные пули повергли его с лошади. Подняв раненного в бок, руку и ногу начальника, владимирцы стали отходить от укрепления, отстреливаясь». Горсть храбрых отступила, оставив на месте сражения 47 офицеров и 1260 человек нижних чинов. Имея в своих рядах только одного штаб-офицера и девять обер-офицеров, владимирцы могли насчитать в каждом из своих батальонов оставшимися в строю не более как 200 человек рядовых. Неприятель не преследовал остатки храброго полка и медленно стал подыматься в гору, как бы утомленный геройским сопротивлением этой горсти богатырей России. Под прикрытием Углицкого полка отступали остатки полков Владимирского и великого князя Михаила Николаевича, провожаемые выстрелами неприятельских батарей. Как только полки вышли из-под выстрелов, неприятель прекратил огонь.

В 7 часов пополудни кончилось сражение; войска наши потянулись к реке Каче, оставив на Альме убитыми и ранеными 4 генералов, 23 штаб-офицеров, 170 обер-офицеров и 5511 человек нижних чинов. Поле битвы было покрыто ранеными и умирающими, которые посреди стонов просили кто лекаря, кто хоть немного воды, чтобы обмыть раны и утолить жажду.

Повсюду видны были обломки оружия, изорванные на части тела и кучки людей и лошадей, плавающих в крови. Все поле сражения изборождено было ядрами, и не было на нем ни одного места, где бы глаз не увидел искалеченного трупа своего или неприятельского. Счастлив был тот, кто не узнавал в убитых брата, родственника или друга. Сотни хищных птиц, привлеченные запахом трупов, слетались отовсюду, и пронзительные крики их мешались со стоном раненых.

А между тем речка Альма, равнодушная к событию, но приобретшая известность в сердце русского народа, катила по-прежнему свои мутные воды в море, под кущами зелени и виноградников, измятых и поломанных проходившими войсками, под деревьями, обезображенными и расщепленными ядрами и гранатами.

Смотря на эту картину разрушения, как не сказать о святости призвания воина, который идет на страдания, увечье и полагает жизнь свою в защиту родины для блага и счастья остающихся в живых соотечественников. Не лежит ли на совести каждого из мирных граждан обязанность почтить павших теплой молитвой, изувеченных и раненых успокоением и присмотром, а оставшихся в живых – низким поклоном и уважением? Благо тому, кто, сознавая эти обязанности, спешит на помощь страдающему за него брату – привет ему и благодарность.