Первая мировая. Брусиловский прорыв - [256]

На дворе против обыкновения светило солнышко; его слабые осенние лучи с трудом пробирались чрез грязные с золото-фиолетовым налётом стёкла окопных рам, и солнечные бледные блики на грязном столе, на трухлявом полу не радовали, а ещё больше подчёркивали убожество обстановки.

Адъютант, поручик Лукин, насвистывая что-то унылое, разбирался в каких-то ведомостичках и заканчивал составление приказа по полку. Любитель кулинарного искусства начальник связи поручик Ковалевский тут же около ярко горевшей плиты комбинировал на сковороде какое-то новое кушанье. Он уже выложил в пенящую маслом сковородку содержимое двух банок мясных консервов, накрошив туда же луку, и теперь с озабоченным лицом сбивал в большой эмалированной кружке яйца, насыпая туда понемногу муки и каких-то специй. [...]

В это время в комнату шумной весёлой толпой вошла группа офицеров.

   — С солнышком вас, Геннадий Николаевич, — приветствовал меня Суслов, подходя и здороваясь со мной, Лукиным и Ковалевским.

Он уже около двух месяцев, по своему желанию, сдал должность адъютанта и командовал 10-й ротой.

   — Великолепная погода, — потирая руки, заявил Волокитин. — Давно солнышка не видели, на душе легче, бодрит.

   — Вижу, вижу, что бодрит, — подвинченный общим весельем, сказал я, пожимая руки вошедших. — Надо будет тоже вылезать из своей берлоги, воздуха нахвататься.

   — Да, у вас тут насчёт воздуха слабо, — комично покрутил носом Хмыров.

   — А наг, Геннадий Николаевич, Хмыров всю дорогу смешил, рассказывал, как его денщика Алёшу сегодня рота на руках от него таскала.

   — Как таскала? — заинтересовался Лукин.

   — Да вот как послов великой княгини Ольги. Заявил мой Алексей, что ни на копях не поедет, ни на носах от меня не пойдёт, ну и потащили в лодке.

Дело, оказывается, было вот в чём.

11-я рота постановила отобрать у своих офицеров денщиков.

   — Нет, вы обратите внимание на мотивировку, Геннадий Николаевич, — смеялся Хмыров: — «Не может солдат, носящий погоны, холуём быть», это я вам прямо из протокола ротного собрания жарю. Понимаете, «носящий погоны», — ведь это уж «честью мундира» пахнет. Это, пожалуй, кой-кого из наших господ офицеров к ним поучиться послать можно. Вчера ещё они вечером постановили. Ну, денщики, конечно, упираются. Погрозили им лишить пайка, жалованья и всякими другими мерами воздействия. Васька ротного сдрейфил, ушёл. Прапорщика денщик тоже. А мой Алёха упёрся. И вот сегодня утром пришла к лому депутация, — так, мол, и так, пожалуйте, стрелок Шурыгин, на взвод, винтовочку в руки, дневальство по роте и прочно удовольствия.

Упёрся мой Алёха. «Свободный, говорит, я гражданин и, как хочу, так и живу». А те ему писаное постановление в нос суют. И вот, знаете, взяла эта самая депутация моего Алёху на руки и торжественно понесла в первый взвод. Несут по всей роте, он ничего, не брыкается, а только ругательски ругается. Вся рота собралась, хохот кругом, вообще развлечение первый сорт.

   — Ну, а вы что же? — сорвался у меня вопрос.

   — Да я что же. Как знаете, сам четвёртый день член ротного комитета, против себя итти не могу, да и, наконец, уважая в Алёхе права гражданина, считаю это его личным делом, — усмехнулся Хмыров. — Нет, вы послушайте дальше. Спустили его на землю, он выругался да опять прямым трактом к себе обратно. Загоготала рота, опять за ним, опять принесли, уж чуть ли не всей ротой, а он опять домой. Плюнули, отступились.

   — А в каком положении этот вопрос сейчас? — спросил я, чувствуя скверный осадок, несмотря на комичность положения.

   — Да ничего, отстоял мой Алексей своё положение, был уж и на кухне, обед получил, — думаю, этим и кончится. Впрочем, я ему посоветовал сделать общее собрание денщиков и выбрать комитет для ограждения своих интересов, — под общий смех закончил Хмыров своё повествование.

Телефон, стоявший на столе у адъютанта, зазвонил.

   — Геннадий Николаевич, вас начальник штаба дивизии просит, — протянул он мне трубку.

   — Здравствуйте, полковник, — услышал я знакомый голос. — Начальник дивизии просил у вас справиться, сумеете ли вы с полком сменить завтра или послезавтра 2-й полк на позиции.

   — Позвольте, вы что-нибудь путаете. Как же это так? — удивился я. — Ведь мы только недавно стоим в резерве и перед этим и так лишних пять дней отстояли на позиции, очередь 1-му полку.

После отступления от Риги и нашего вторичного продвижения вперёд мы заняли опять довольно определённую и устойчивую линию позиций. Немец, видимо, оттянул войска с этого фронта, тревожил нас мало, непосредственной опасности на фронте не было. Кто, как и почему, не знаю, но недавно было решено на дивизионном участке держать на позиции один полк, три остальных в резерве, на второй укреплённой полосе вёрстах в десяти за первой. Позиционные полки сменялись через каждые две недели. Участок нашей дивизии, длиной до восьми вёрст, теперь занимал 2-й полк, имея впереди себя, на авангарде позиции, 1-й ударный батальон, прикомандированный к дивизии.

2-й полк кончал свой двухнедельный срок и заявил, что, если его вовремя не сменят, он уйдёт с позиции самовольно. Ударники, измученные боевой работой в течение более чем месяца, тоже требовали смены. Я с полком только неделю назад сменился с позиции, где мы в течение трёх недель занимали участок чужой дивизии, в которой ни начальство, ни комитет не могли уговорить части занять позицию ввиду споров между полками об очереди. [...]