Первая мировая. Брусиловский прорыв - [250]

   — Воображаю, как Редькин изводится, — раздался из темноты голос Малкина.

   — Кто это Редькин? — спросил Михайлов.

   — Да командир роты, — ответил Малкин, — старый служака, ещё перед японской войной из фельдфебелей выслужился.

   — За боевые отличия? — полюбопытствовал Михайлов.

   — В том-то и дело, что пет; на службу пришёл почти неграмотным, кончил учебную команду, а потом, как говорят стрелки, «губу разъело», взялся за науку, поступил в юнкерское училище; военному делу, как говорится, «без лести предан», но вот, представьте себе, нудный и тяжёлый человек для солдат.

   — Бывает, — неопределённо протянул Михайлов.

   — Знаешь, — обратился ко мне Малкин, — мне про него Солнцев рассказывал, — эти твои работы для Редькина проклятие какое-то: всю ночь на месте не посидит, носится в темноте, в ямах спотыкается, на колючую проволоку нарывается, всё добивается тишины.

   — Странно, что у человека с такой школой распущена рота, — не поворачивая головы от цели, заметил Михайлов. — Да и как они, идиоты, сами не понимают своей пользы, уж я не буду требовать от них сознания важности общего дела...

* * *

Мороз сразу отпустил. Снег не скрипел под ногами, а упруго поддавался под их тяжестью. Облаков на небе почти не было, но откуда-то моросил мелкий реденький снежок. От луны было светло, но даль, скрытая какой-то мокрой изморозью, была не видна. Скучная и однообразная, болотистая, покрытая снегом кочковатая равнина надоедливо-однообразно торчала перед глазами. Шаги вяло идущих рот глухо и мертво стучали по деревянным настилам единственной дороги на позицию к лесу Лапе. Шли в порядке батальонных номеров.

Впереди, шагах в пятидесяти от меня, двигался первый батальон.

В туманной лунной мути он казался какой-то общей массой, каким-то одним диковинным чудовищем, лениво ползущим в неведомую и невидимую даль. Шагах в десяти от меня такой же целой массой полз и дышал мой второй батальон. Ни привычного смеха, ни даже одиночных возгласов не было слышно в обеих группах. Всё больше и больше охватывало чувство одиночества, несмотря на тысячи людей, среди которых я шёл. Да и все они были одиноки в эти минуты. Их не было на том месте, по которому стучали их ноги. Для них не было настоящего, а только далёкое милое прошлое и неизбежное роковое смертельное близкое будущее.

Я хорошо знал эти минуты, самые жуткие, нудные и тяжёлые минуты перед боем, когда при автоматической ходьбе у тебя нет возможности отвлечься, обмануть себя какой-нибудь, хотя бы ненужной работой, когда нервы ещё не перегорели от ужасов непосредственно в лицо смотрящей смерти. Быстро циркулирующая кровь ещё не затуманила мозги. А кажущаяся неизбежной смерть стоит всё так же близко. Кто знал и видел бои, когда потери доходят до восьмидесяти процентов, у того не может быть даже искры надежды пережить грядущий бой. Всё существо, весь здоровый организм протестует против насилия, против своего уничтожения. Казалось диковинным, что вся эта масса людей, объятая ужасом и протестом против непонятной смерти, смерти без понимания её значения и смысла, вся эта масса всё же безропотно идёт, чем-то руководимая, идёт и будет автоматически производить заученные приёмы, направленные к уничтожению таких же объятых ужасом и непонимающих людей.

Сегодня мне было легче. Мысль отвлекалась неожиданным инцидентом 1-го полка. Хотелось разобраться и выяснить его истинный смысл и значение в грядущей, в чём нельзя было сомневаться, революции.

Когда мы проходили мимо расположения 1-го полка, стрелки стояли группами около своих землянок. В полном обоюдном молчании прошли наши стрелки мимо них, ни с той ни с другой стороны не было брошено ни одного призыва, ни одного упрёка. А казалось бы таким естественным со стороны первого полка знать наш полк присоединиться к его требованиям, и с другой стороны можно было бы ждать от наших стрелков упрёков за будущие ужасы предстоящей атаки, которые мы должны были нести за остающийся в тылу 1-й полк.

Очевидно, каждому была своя судьба и своё место в истории.

   — А, может быть, не убьют?.. [...]

* * *

Через полчаса, пройдя лес, мы вышли на его противоположную опушку. Тут находилась вторая линия окопов. Справа и слепа дороги в большом холмистом увале, покрытом вековыми соснами, были нарыты хороню приспособленные землянки. Крайним к дороге с двумя большими окнами оказалась перевязочным пунктом. Две лампы освещали её внутренность, и были видны наши врачи, успевшие уже там расположиться со своими инструментами и перевязочным материалом.

Полк остановился. Участок для нас был новым и незнакомым. Необходимо было разобраться, узнать своё точное место, познакомиться с выходами для атаки, с проходами в сети проволочных заграждений. Офицеры и стрелки, высланные для этой цели от 1-го полка ещё днём, были поражены и смущены нашим приходом и происшедшим в их полку. Они были вялыми и неспособными проводниками, затрудняя и без того трудную ориентировку ночью.

Но вот ротные и взводные разобрались по планам в своих участках. В первую линию были назначены мой и Кузьмичева батальоны, 3-й и 4-й оставались во второй линии.