Первая месса - [7]

— А я тебя прошу! Ну, ради меня…

И следом — атаманово бормотание:

— Ну маленькая, все будет отлично…

Долгие годы приучал себя Абель любить девушку своего брата. Заставлял, можно сказать. Хелена дружила с Адамом уже лет десять, с Абелевых восьми — тогда она была самой красивой девочкой в компании, «невестой атамана» во всех пиратско-разбойничьих играх, а потом стала настоящей невестой, девушкой, с которой Адам целовался за лодочными сараями и важно приводил ее домой смотреть телевизор — один из трех на всю деревню, признак прочного семейного благосостояния. Абель много молился о том, чтобы полюбить ее, и иногда это случалось, так сказать, сезонно — когда Хелена из обстоятельства (девушка брата) превращалась для него в человека, и человека неплохого — заботливого, веселого, чем-то интересного. Сегодня подобное состояние достигло апогея — Абель, глядя на Хелену через стол, видел в ней свою будущую сестру, и сердце мучительно таяло в нем от желания показать ей эту неожиданную, совершенно настоящую любовь. А теперь…

— Адам! Когда я тебя в жизни о чем-нибудь просила?.. Я же буду волноваться…

«Ты его каждый день о чем-нибудь просишь, женщина, — сказал злой внутренний голос. — Оставь же его ненадолго в покое, а? Попробуй! Вдруг ему понравится!» Абель сжал губы, не выпуская этот самый голос наружу. В конце концов, это было не его дело, кроме того, будущие священники так себя не ведут. Они уважают образ Господень в людях, в том числе и в дурацкой Хелене, и снисходят к человеческим слабостям, потому что и сами несовершенны.

Злой внутренний голос, конечно же, проснулся — «ты-то думал, дружочек, что я сдох — а я только прилег отдохнуть, ты думал, что от меня отделался — а я тут как тут, и навсегда останусь с тобой, куда бы ты ни уехал, кем бы ты ни стал»… Абель опять злился на Хелену, мечтал, чтобы она куда-нибудь девалась — хотя бы на сегодня. Неужели один-единственный, последний день нельзя отойти в сторону и дать человеку побыть вместе с братом? Ведь он скоро уйдет, уступит ей место «самого близкого», и она сможет общаться с Адамом всю их совместную жизнь напролет, варить ему суп, целоваться с ним, рожать ему детей, которых он так хочет иметь не меньше десятка…

Наконец от крыльца отделилась темная фигура — слава Богу, мужская. Адам едва не споткнулся о брата, рассевшегося у него на пути — но удержался на ногах. Хлопнула дверь — это гордо и горько удалилась в дом на весь мир обиженная Хелена.

— Она обиделась? — осторожно спросил Абель, оставаясь в общем-то добрым и кротким парнем. Но братский ответ доставил ему, несмотря на это, огромное, хотя и греховное удовольствие.

— А, ну и чума с ней… пусть обижается сколько влезет. Не ее сегодня день. Мы с ней завтра разберемся.

— Нельзя все же так с девушками… наверное.

— С парнями тоже нельзя так, как она со мной, — резонно отозвался Адам, закидывая на плечо скверный, воняющий резиной и водкой мешок. — Задолбала вконец! Пошли-ка, пока отец не проснулся. Вот держи фонарь. И канистру держи — ты, кажется, из нас двоих трезвее.

Под тяжестью двадцатилитровой канистры с бензином Абель немедленно перегнулся пополам. Небольшая радость быть трезвее, если при этом приходится таскать такие тяжести! Но он послушно затопал вслед за братом, сопя и наливаясь краской, однако почти не отставая. Адам шел прогулочной походкой, едва ли не насвистывая; уже на берегу, близ лодочных сараев, он перепрыгивал с камня на камень с легкостью весенней птички — и этот человек называл себя слишком пьяным, чтобы нести бензин! Он ловко подбросил в воздух связку ключей, поймал ее в полете; Абель, как всегда, следил за его прыжками с преданной любовью. Заодно промокая рукавом вспотевший лоб.

Старый Конрад был из тех, кто всегда запирал свой лодочный сарай. Даже если бы сарай стоял пустым — он все равно бы на него навесил огромный замок. Щедрому — душа нараспашку — Адаму и Абелю «не от мира сего» такой подход казался напрасным, но оба они с детства знали, что с отцом спорить бесполезно. Можно сказать, выражаясь поэтически, это знание было записано на их собственных задницах.

Сейчас в сарае — здоровенном, как конюшня на ипподроме — жило три лодки. Отцовская маленькая, ладная и очень быстрая, для коротких поездок на охоту или в деревню. Отцовская большая — красивый желтый катерок с закрытой рубкой, с огромнейшим трюмом, куда умещалась целая гора товара. Это была «рабочая» лодка, к ней сыновьям запрещалось даже подходить без разрешения: на желтом катерке старый Конрад возил из города товары для магазина. Ближе к зиме ему приходилось делать не менее двух таких поездок в неделю, с ночевкой там же, в Североморске — предстояло запастись провиантом на всю деревню, чтобы к весне не оставалось ни одного дома без должников. Да, Конрад отпускал товары и в долг — конечно, тем, кому мог доверять: либо «до пенсии», привозимой государственным катером вместе с почтой и топливом для маяка, либо «до когда в городе наторгуем», то есть опять-таки до весны. Северная зима сковывала жителей острова, отрезая их от мира и ото всей привычной работы, кроме беспрерывной починки того, что сломалось в хозяйстве, да забоя скота к Рождеству, да долгих пьянок по вечерам. И выпивкой односельчан обеспечивал тот же самый запасливый торговец Конрад.