Первая любовь королевы - [13]

Священник молчал какое-то время, а потом сказал тихо и уверенно:

— Королева, как я вижу, доверилась вам полностью, милорд. Нет смысла рассуждать о том, нравственно это или нет. Я знаю, что вы вельможа разумный и решительный. Вы желаете блага королевству, и я уверен, что вы не распорядитесь своей властью зло. Надеюсь, Бог будет на вашей стороне, и вы пресечете бунты. Вам все простится, если вы это сделаете. Прижмите мятежных баронов, успокойте междоусобицы, бросьте, если нужно, в темницы заговорщиков, и тогда ваша любовь к ее величеству будет оправдана. А я… видит Бог, я буду на вашей стороне так же, как всегда, и если вам будет угодно, с доброй душой помогу вам.

Сомерсет выслушал капеллана очень внимательно. Затем благодарно кивнул:

— Рад слышать это. Рад потому, что услуги ваши мне потребуются уже в скором времени.

Ужин был закончен в молчании. Когда слуга принес душистую воду, чтобы герцог омыл пальцы, отец Гэнли распорядился позвать писца и шталмейстера. Сомерсет ждал, лицо его было непроницаемо, блеск глаз потушен под длинными ресницами, однако рука, лежавшая на столе поверх алой скатерти, то сжималась, то разжималась. Едва шталмейстер Уолтер Лавлейс явился, лорд Бофор резко повернулся к нему:

— Где мои сыновья?

— Ваши сыновья, милорд? — переспросил Лавлейс запинаясь. — Где же им быть, они ведь молодые люди?!

— Велите разыскать их немедля. Они нужны мне здесь. И будьте порасторопнее, сэр Уолтер!

Старшего сына, Генри, герцог намеревался отправить на север, в приграничные графства, для того, чтобы установить тесный союз с родом Перси. Это было крайне необходимо. Перси могущественны, как никогда, — следует заручиться их поддержкой. В успехе этого дела герцог не сомневался. Вторым браком он был женат на Мэри Перси, и поэтому был уверен, что на Севере его сына примут благосклонно.

Младшего, Эдмунда, следовало отправить в Кале. Сомерсет предвидел, что в Англии придется задержаться до лета. Да, до самого лета он не сможет вернуться в Кале, однако его пост не должен оставаться без присмотра. К тому же, там, в крепости Тине, оставалась любимица лорда Бофора, его четырнадцатилетняя дочь Джейн, и, раз уж она пока там, надобно, чтобы с ней был хотя бы Эдмунд-младший.

Прибежал запыхавшийся писец с ящиком под мышкой, торопливо разложил свои принадлежности, приготовился и ожидал, когда его светлость изволит диктовать. Сомерсет произнес первые слова: «Мы, король Англии Генрих VI, верного нашего лорда Скейлса, коменданта, приветствуем…» Писец только моргнул, уяснив, что приказ диктуется от имени короля, но, привыкнув к повиновению, не показал удивления.

А Сомерсет все диктовал и диктовал: приказы о взятии под стражу, о заключении в Тауэр; он чувствовал себя в силах свершить все, что задумал, — надо только захватить йоркистов врасплох. Первым делом, конечно, этого мерзкого Юнга. И как никогда на свете был сейчас Эдмунд Бофор признателен королеве Маргарите за то, что она позволила ему ощутить себя настоящим властелином — нет, не временщиком, как Сеффолк, а почти королем…

Он разослал отряды своих людей по городу, призвал к себе лондонских шерифов и видных горожан из числа своих сторонников. Писец капал красным растопленным сургучом на пергамент и протягивал его герцогу, чтобы тот поставил на нем королевскую печать.

В какой-то миг лорд Бофор обернулся к священнику:

— А теперь вспомним о короле, отец мой. На днях он отправляется в Кентербери, помолиться у гроба святого Томаса…

— И вы желаете, милорд…

— Король, как известно, ценит вас. Так возьмите его под опеку. Я хочу, чтобы вы присоединились к королевской свите и зорко следили, чтоб ни один йоркист не проник к его величеству с жалобой или доносом.

Вы понимаете? Герцог Йорк должен быть лишен связи с королем. Я прошу вас позаботиться об этом. И еще вот что…

Герцог помолчал.

— Да, вот еще что, святой отец. Постарайтесь отвлечь короля от мыслей о супруге. Посоветуйте не тревожить ее письмами и просьбами присоединиться к нему. Пусть он на время оставит ее в покое. — Лорд Бофор усмехнулся: — Видит Бог, святой отец, этим вы очень меня обяжете.

…Как и было объявлено, король уехал в Кентербери, а королева — в Виндзор. Однако даже после отъезда августейших особ в Лондоне еще какое-то время продолжалась смута. Каждое новое заседание парламента вызывало бурю эмоций. Симпатии горожан разделились, и кровавым стычкам на улицах не было конца. Потасовки между бедным городским людом были куда серьезнее и опаснее, чем те рыцарские поединки, что затевались порой между джентльменами. Сразу оживились грабители, воровские шайки наводнили Лондон, а в один несчастливый день взбунтовались даже заключенные в тюрьме Ньюгейт. Лишь после четырехчасового боя отряд герцога Сомерсета подавил это восстание.

Утром после этого события были изданы новые королевские указы: о том, что запрещается носить оружие в стенах Лондона и обсуждать дела лордов и парламента, а так же о том, что будет предан немедленной смерти всякий, кто осмелится грабить. Поскольку к силам лорда Сомерсета присоединился и вооруженный отряд лорда-мэра, беспорядки понемногу прекращались. Герцог Йорк еще пытался подстрекать толпу к мятежу, еще разбрасывал деньги налево и направо, обещая невиданные блага каждому, кто выступит против Сомерсета, однако это уже не производило былого впечатления. Его людей хватали то тут, то там, и прямиком отправляли в Тауэр.