Первая леди, или Рейчел и Эндрю Джэксон - [9]

Она любила Льюиса Робардса; он казался ей самым красивым, самым романтичным из всех, кого она встречала, одним из самых видных в Кентукки героев войны. Он ухаживал за ней порывисто и страстно. Она любила его в течение первого года их супружеской жизни.

А теперь? Любит ли она его? Думает ли о нем неприязненно? Или же жалеет его, считая больным? Ведь именно так объясняла его вспышки сама мать. Миссис Робардс однажды сказала:

— Это война испортила Льюиса. В те годы, когда шли сражения, он был счастлив; тогда жизнь была для него большим приключением. Ему по вкусу были трудности, опасности, нравилось командовать солдатами, его возбуждали усиленные марши, стремительные атаки. Он жил в тяжелых условиях, ярко, броско, каждую минуту. Но когда война кончилась… когда он вернулся домой к… бездействию… к заботам о весеннем севе… он почувствовал, что позади осталась лучшая часть жизни. Ему все надоело, он стал угрюмым, раздражительным. Именно поэтому, Рейчэл, я благодарю Бога, что появилась ты; я была уверена, что с тобой он обретет новую жизнь и новое счастье.

Да, она огорчалась за Льюиса, как огорчаются за ребенка, спотыкающегося в темноте и причиняющего себе боль. Будь он с ней сейчас в комнате, она прижала бы его голову к своей груди И молилась за него, за его изломанную, несчастную жизнь.

Она прошептала почти вслух в темной комнате, глядя на мерцающую звезду:

— Все мои мечты, планы и надежды связаны с моим замужеством. Без него я ничто, у меня нет места, очага, будущего. Я женщина, от которой отказались. Я хочу, чтобы вернулся муж, и хочу, чтобы был мой домашний очаг…

Рейчэл смотрела, как восходит солнце. Когда оно поднялось над горизонтом, Рейчэл услышала первый шум в доме, она прошла через двор, чтобы поговорить с Джоном Овертоном. В этом году весна наступила рано. Жонкили покрыли плотным ковром склоны, спускавшиеся к реке, вода которой просветлела после весеннего разлива; смолкнувшие на зиму кардиналы громко пели в желтоватой листве высоких тополей. Пытаясь успокоить биение сердца, она считала воробьев, дятлов, других птиц, порхавших с ветки на ветку. Она слышала, как на краю свежевспаханного поля старый перепел зазывал перепелку. Первые фиалки проклюнулись сквозь раннюю траву, а молодые посадки персиковых деревьев на другой стороне реки покрылись ранними розовыми цветами. Она чувствовала, что к ней вернулось спокойствие.

— Джон, мне кажется, что Льюис просил тебя передать мне послание. Я ценю, что ты ничего не сказал, пока я не была к этому готова…

Овертон слегка поклонился, достал из внутреннего кармана пиджака очки в серебряной оправе и нацепил их на нос. На миг Рейчэл подумала, что он собирается прочесть какую-то бумагу, затем вспомнила, что Джон надевал их не для того, чтобы более отчетливо видеть, а скорее для того, чтобы скрыть свои мысли.

— Рейчэл, Льюис полностью снял все свои обвинения. Я слышал, как он говорил друзьям в Харродсбурге, что вел себя как слепой идиот.

Из ее груди вырвался шелестящий выдох, словно воздух застрял внутри нее с того самого дня, когда муж написал Донельсонам, чтобы приехали и забрали ее.

— Твой муж уверял меня, что сожалеет о разрыве между вами. Он сказал мне, что убедился в необоснованности своих подозрений, что любит тебя и хотел бы вновь жить с тобой. Он просил меня приложить все усилия, чтобы восстановить согласие.

— Ты не представляешь, Джон, как я рада слышать это. А дуэль с Пейтоном Шортом? Никто из них не ранен?

Поток новостей неожиданно пресекся. Она увидела, что Джон слегка поджал челюсть, словно пытался стиснуть зубы.

— Не было ничего серьезного.

Вновь наступило молчание. Рейчэл догадалась, что ей следует сделать иной заход, ведь есть нечто неприятное, о чем не хотел говорить Овертон.

— Пожалуйста, продолжай, Джон, — мягко произнесла она.

— Я сказал Льюису, что постараюсь восстановить согласие при условии, что он перестанет ревновать и будет бережно относиться к тебе, как другие мужья относятся к своим женам. Я бы не хотел повторения прошлого, Рейчэл.

Его сочувствие разрушило ее выдержку.

— Ой, Джон, я чувствую себя такой… униженной.

— Льюис говорит, что, если ты вернешься к нему, он никогда не причинит тебе горя.

Она пыталась разобраться в своих смешанных чувствах, не последним для нее было и оправдание в глазах людей. Теперь, когда муж заявил о доверии к ней, разумеется, она вернется к нему, ибо разве она желала разрыва? Но будет ли она в безопасности в Харродсбурге, где Льюис унижал ее, устраивая бурные сцены? Может ли она возвратиться в дом Робардсов, где будет торчать на глазах та молодая девушка-рабыня? И затем, к чему может привести неупорядоченная для них обоих жизнь, когда Льюис не желает или не способен отвечать за управление плантацией, проводит дни на охоте или же бездельничает? Не к тому ли же самому несчастью, которое она уже испытала?

Она смотрела в сторону, размышляя; Джон Овертон не тревожил ее ни словами, ни мыслями. Рейчэл повернулась к нему. Она была откровенна в своем поведении, в ее действиях не было ничего усложняющего или уклончивого. Она смотрела людям прямо в глаза с момента встречи и продолжала поддерживать такой прямой контакт на протяжении всей беседы, ибо в ее мыслях редко бывало что-то грубое, скрытное или осуждающее. У нее не было внутренней защитной вуали, чтобы прикрыть глаза и то, что в них отражается.