Первая красотка в городе - [63]

потом мы разлучились, каждый дождался очереди в ванную вытереть сопли со своих сексуальных курносиков. я вечно последний. потом вышел и взял винную бутылку, подошел к окну и выглянул.

— Лапуся, скрути мне еще покурить.

мы жили на верхнем этаже, на 4-м, на самой горке. но можно смотреть сверху на Лос-Анджелес и ни хрена не видеть, вообще ни хрена. люди внизу дрыхнут, ждут, пока надо вставать и идти на работу. как это глупо. глупо, глупо и ужасно. а у нас все правильно: глаз, скажем, зеленый на голубом, вглядывается вглубь сквозь ошмотья бобовых полей, друг в друга, давай.

Лапуся принесла мне сигаретку. я затянулся и посмотрел на спавший город. мы сидели, ждали солнца и чего бы там потом ни было. мне мир не нравился, но в осторожные и легкие времена его вот-вот поймешь.

не знаю, где Тито с Лапусей сейчас, померли или чего, но те ночи были хороши: щипать эти ноги в туфлях на высоком каблуке, целовать нейлоновые коленки. все краски платьев и трусиков, давать полиции Лос-Анджелеса тоже подзаработать зелененьких.

ни Весна, ни цветы, ни Лето никогда уже такими не будут.

Романтический роман

Я сидел на мели — снова, — только на сей раз во Французском квартале, Новый Орлеан, и Джо Бланшар, редактор подпольной газетенки «ПЕРЕВОРОТ», отвез меня куда-то за угол, в такое грязно-белое здание с зелеными ставнями, ступеньки чуть ли не вертикально вверх взбираются. Это было в воскресенье, и я ожидал гонорара, нет, аванса за неприличную книжку, которую написал для немцев, только немцы все время тюльку мне на уши вешали, чего-то про хозяина писали, про папика, пьянь конченую, а поэтому они оказались в заднице — старик снял все их сбережения со счета, нет, даже перебор там получился из-за его запоев и беспрерывной ебли, а следовательно, они обанкротились, но старику они дают под зад, и как только, так сразу…

Бланшар позвонил.

Подходит к двери эта толстая деваха, фунтов 250–300, наверное. На ней как бы такая широченная простыня вместо платья, а глазки малюсенькие. Наверное, только это в ней и маленькое, Мари Главиано, хозяйка кафе во Французском квартале, очень маленького кафе. Вот еще что в ней было невелико — ее кафе. Но очень славное местечко, скатерки красные с белым, дорогое меню, и никакого народу внутри. У входа торчит такая старомодная кукла — черная нянька. Черная нянька символизировала добрые времена, старые времена, старые добрые времена, только старые добрые времена давно прошли. Туристы теперь стали зеваками. Им нравилось просто гулять и все рассматривать. Они не заходили в кафе. Они даже не напивались. Больше не окупалось ничего. Добрые времена миновали. Всем было насрать, и ни у кого больше не водилось денег, а если и водились, то за них держались. Настал новый век, причем не очень интересный. Все только наблюдали, как революционеры и свиньи рвут друг другу глотки. Хорошее развлечение — бесплатное, денежки в кармане остаются, если они вообще есть.

Бланшар сказал:

— Привет, Мари. Мари, это Чарли Сёркин. Чарли, это Мари.

— Здорово, — сказал я.

— Здрасьте, — ответила Мари.

— Давай мы зайдем на минутку, Мари, — сказал Бланшар.

(С деньгами только две фигни: когда их слишком много и когда их слишком мало. А я как раз снова попал в фазу «слишком мало».)

Мы взобрались по крутым ступенькам и пошли за Мари по такому длинному, разросшемуся вбок дому — то есть где сплошная длина и никакой ширины — и тут же оказались на кухне за столом. На нем стояла ваза с цветами. Мари вскрыла 3 бутылки пива. Села.

— Ну вот, Мари, произнес Бланшар. — Чарли — гений. Грудью на нож прет. Я-то уверен, что он выкарабкается, но тем временем… тем временем ему негде жить.

Мари посмотрела на меня:

— Вы правда гений?

Я хорошенько приложился к бутылке.

— Ну, если честно, трудно сказать. Гораздо чаще я чувствую себя каким-то недоразвитым. Будто у меня в голове такие здоровые белые блоки воздуха.

— Может остаться, — изрекла Мари.

То был понедельник, единственный ее выходной, и Бланшар встал и оставил нас сидеть на кухне. За ним хлопнула входная дверь, он вымелся.

— Чем занимаетесь? — спросила Мари.

— Живу на удачу, — ответил я.

— Вы напоминаете мне Марти, — сказала она.

— Марти? — переспросил я, думая: боже мой, вот оно. И оно было вот.

— Ну вы же безобразны, нет? Я не в смысле, что вы урод, но вы же биты жизнью, нет? А жизнь вас еще как побила, вы биты даже больше Марти. А он был драчун. Вы были драчуном?

— Это в числе моих проблем: драться по-настоящему я никогда не умел.

— Как бы то ни было, вид у вас такой же, как у Марти. Вас побило, но вы добрый. Мне такой тип знаком. Я увижу мужчину, когда увижу мужчину. Мне нравится ваше лицо. У вас хорошее лицо.

Не имея возможности ничего сказать о ее лице, я спросил:

— У вас не найдется сигарет, Мари?

— Ну конечно, голубчик. — Она сунула руку в эту широченную простыню платья и нащупала пачку где-то между сисек. У нее там могло бы поместиться продуктов на неделю. Смешно. Она открыла мне еще пива.

Я хорошенько хлебнул, а потом сказал ей:

— Я мог бы, возможно, ебать тебя, пока не прослезишься.

— Послушай-ка сюда, Чарли, — сказала она в ответ. — Я не потерплю, чтобы со мной так разговаривали. Я — приличная девушка. Мама воспитала меня правильно. Еще поговоришь так — и вылетишь.