Первая гражданская война в Риме - [37]
Однако опальному консулу требовалась прямая военная поддержка, и он направился в лагерь армии Аппия Клавдия Пульхра[435], оставленной Суллой осаждать Нолу[436]. Явившись туда, Цинна произнес перед воинами Клавдия пылкую речь, в которой обвинял сенат в незаконном лишении его власти. При этом Цинна сложил фасции, говорил со слезами, а затем сбежал с трибунала, бросился на землю и лежал до тех пор, пока его не подняли и не усадили в кресло, вернув фасции[437]. Скорее всего, этот спектакль был продуман заранее (Махлаюк 2008, 123), и он принес свои плоды — Цинне удалось привлечь воинов на свою сторону (Арр. ВС. 1. 65-66). Другие же авторы считают, что Цинна переманил армию на свою сторону подкупом, что принимается многими учеными[438]. Аппиан же ничего подобного не пишет, хотя наверняка рад был бы сообщить о подкупе (Lovano 2002, 37), что охотно делает в других случаях[439], и если он не пишет ничего подобного о весьма антипатичном ему Цинне, то это может быть чем-то более серьезным, нежели неосведомленность. Поэтому, как представляется, скорее прав именно Аппиан (de Blois 2007, 171); Ливий и Веллей обнаруживают по отношению к Цинне слишком уж откровенную враждебность, а потому их сообщения на сей счет следует воспринимать с осторожностью. Кроме того, подкуп требовал определенного времени, да и стоило ли опальному консулу так унижаться перед воинами, если бы он заранее подкупил хотя бы их центурионов[440]? Кроме того, не обязательно было подкупать солдат — достаточно было дать понять, что их ждет немалая добыча, которой они наверняка уже давно не видели, ведя бесконечную осаду Нолы. Следует также учитывать авторитет Цинны как одного из героев Союзнической войны.
Переход воинов Клавдия на сторону Цинны был важен для последнего не только потому, что он получил в свое распоряжение несколько тысяч ветеранов — отныне он выглядел как римский полководец во главе римских же солдат, а не предводитель мятежных италийцев; кроме того, оставлять в тылу Клавдия, который в любой момент мог выступить против Цинны, начни тот боевые действия, было весьма опасно (Kendall 2013, 495). В то же время их поддержка была ему необходима, и опальный консул начал агитировать в свою пользу италийские города, подчеркивая, что отстаивает их права. Здесь он, как и следовало ожидать, также добился успеха, и италийцы стали собирать для него деньги и войско (Арр. ВС. I. 66. 302). Марий, узнав о случившемся, покинул Керкину и высадился не в Лации, как можно было бы ожидать (Santangelo 2016а, 88), а в Этрурии (в Теламоне)[441] — несомненно, с расчетом на поддержку, которую он ожидал там встретить, и действительно встретил[442]. Это давало ему возможность явиться к Цинне не со скромным отрядом, а во главе целого войска — под его знамена встало, если верить Аппиану (ВС. I. 69. 306), 6000 человек[443]. Веллей Патеркул (II. 20. 5) пишет, что Цинна, нуждаясь в авторитете арпината, вызвал его из изгнания (opus erat partibus auctoritate, cuius augendae gratia C. Marium cum filio de exilio rpvocavit quique cum iis pulsi erant). Это так, по-видимому, лишь отчасти. Как следует из Аппиана, оснований не верить которому нет, опальный консул не вызвал Мария в Италию, а предложил союз уже после его высадки[444], когда неизбежность альянса стала и так очевидной. По Плутарху, арпинат сам отправил предложение подчиниться Цинне как консулу (т. е. не признал законным его отрешение от власти), а тот, изъявив согласие, «назначил» Мария проконсулом (προσαγορεύσαντος αύτόν άνθύπατον) и прислал ему инсигнии (ράβδους δέ καί τάλλα παράσημα τής άρχής άποστείλαντος), принять которые победитель кимвров, однако, отказался[445]. Более того, он разыграл целый спектакль — явился к Цинне пешком, в рубище и нестриженый, демонстрируя трагизм своего положения (Plut. Маr. 41.6).
Плутарх рассказывает о том, как Серторий выступил против приглашения в войско Мария, то ли опасаясь ослабления своих позиций при Цинне, то ли боясь, что арпинат проявит себя слишком жестоким после победы. «Серторий говорил, что уже почти все сделано, что они и так уже добились победы (ελεγεν οΰν μικρόν είναι τό ύπολειπόμενον εργον αύτοΐς ήδη κρατοΰσι), но если они примут Мария, их успех послужит на пользу его славе и могуществу, а он человек недоверчивый и неспособный делить власть с другими». Однако Цинна заявил, что не может отозвать свое приглашение, хотя и признает доводы Сертория основательными (Plut. Sert. fi. 1-5).
История эта[446] выглядит достаточно странно, поскольку вряд ли такие решения Цинна принимал единолично, да и до прибытия Мария нельзя было говорить о том, что «уже почти все сделано». Крупномасштабные операции, в том числе и по блокаде Рима, начались уже после прибытия Мария (Katz 1976а, 335, п. 28), не говоря уже о том, что в биографии арпината Плутарх сам признает — после его присоединения к войску Цинны «все сразу же пошло по-иному (μεγάλην μεταβολήν των πραγμάτων έποίησε)» (Mar. 42.1). Неудивительно поэтому, что рассказ Плутарха вызвал скепсис у ряда ученых
