Перуново урочище - [61]
— Три сиделки! Почему не четыре? Я тоже устала и тоже сочувствую нашему пострадавшему товарищу…
В удобном дормезе мы шагом двинулись в путь. Я все время не спускал глаз с моих милых, очаровательных спутниц, так заботливо ухаживавших за мной, и бесчувственно повторял одну и ту же фразу:
«Я вижу четыре пары молодых, свежих губ. Которые из них сегодняшней ночью подарили меня таким бесконечным, почти жестоким и жадным поцелуем? Кто из четырех?»
На мызе лакей Семена Михайловича раздел меня и уложил на широкий кожаный диван. У меня, несмотря на ледяной компресс, появилась лихорадка и сильная боль в опухшем колене. Лидия Ивановна, Мария Георгиевна и Анна Федоровна не оставляли меня одного ни на минуту. Реже других подходила ко мне Тамара Георгиевна и довольно равнодушно спрашивала:
— Ну как? Все еще болит? Жар есть? Только бы у вас бреда не было! Это признак серьезного заболевания…
Уходила она в соседнюю комнату, где то громко зевала, то по-мальчишески насвистывала какой-то мотив, дразня старого, разжиревшего пойнтера Джека. Очевидно, я мало интересовал ее, и это меня даже порадовало, так как с той поры я наблюдал только за тремя дамами.
Оставшись со мной наедине, Лидия Ивановна долго смотрела на меня, потом начала гладить мои волосы и, наклонившись, поцеловала меня в лоб, сказав дрогнувшим голосом:
— Бедный мальчик! Очень больно?!
Я сразу просветлел, так как узнал эти губы! Упругие и горячие, — это их я целовал сегодня ночью!
Но пришла Мария Георгиевна, взяла меня за руку и, медленно перебирая мои пальцы, говорила:
— Как поправитесь, непременно приходите к нам! Я вас с мужем познакомлю…
При этом она загадочно улыбнулась одними только уголками пышных, рдеющих губ.
Я опять начинал волноваться. Эта мягкая, узкая ладонь, с такой нежной кожей и легким, дразнящим прикосновением, слабо отталкивала меня в прекрасный миг того поцелуя!
И тоска вновь заползала в мое смущенное сердце и становилась совсем безотрадной, когда надо мной склонялась и знойно дышала мне в лицо Анна Федоровна, и я начинал терять сознание от дурманящего запаха ее волос, запаха, которым упивался я в ту ночь единственного, но бесконечного, как смерть, поцелуя!
— Ничего! — шептала она. — Ничего! До свадьбы заживет! Мы еще не раз поохотимся вместе…
И она тихо смеялась щекочущим смешком, в котором мне чудились непонятные намеки, неясные призывы и обещания…
Когда мои очаровательные сиделки ушли, откинув одеяло, я нашел маленький клочок бумажки с наскоро набросанными на нем строками:
«Я боялась, что вы узнаете меня. Теперь я вижу, что вы растерялись, и я спокойна. Бедный мальчик! Но все-таки целовать вы умеете! Я предвидела это, когда вы стояли в серебристых лучах луны… там, в сторожке!..»
— Дальше! говори дальше! — кричали мы, тесным кольцом обступая Касвинцева.
— Все!.. — произнес он упавшим голосом. — Я так и не узнал и до сих пор не знаю, кто была она.
И Леонид Петрович обвел нас взглядом такого наивного, детски-растерянного недоумения, что мы покатились с хохоту…
— Ты до сих пор не знаешь ее имени?.. — захлебываясь от смеха, спрашивали мы.
— Мы, мы все тебе назовем ее!
Я прерываю рассказ и предлагаю читателям назвать таинственную незнакомку Леонида Петровича. При решении необходимо указать, на чем последнее основано. Имена отгадавших одну из четырех и представивших доказательные суждения будут напечатаны в «Синем журнале».
Я закончил свой рассказ «Которая из четырех» словами товарищей милейшего Леонида Петровича Касвинцева, пожелавших открыть ему имя таинственной и эксцентричной незнакомки, не давшей моему герою спокойно провести ночь в лесной сторожке перед охотой на глухарей.
Оказалось, что большинство, 86 % читателей «Синего журнала», указали на ту же особу, которую заподозрили и товарищи рассказчика — на Тамару Георгиевну.
Ее «притворное» равнодушие, ее расспросы о последствиях вывиха, наконец, ее боязнь бреда у больного Касвинцева — все, казалось, сложилось против нее.
И, однако, не Тамара Георгиевна была «автором поцелуя», посвященного юному охотнику!
Теперь и я уверен в этом, так как имею неопровержимые доказательства, подкрепленные, с одной стороны, письмами заинтересованных дам, а с другой — авторитетом такого знатока человеческой души, как знаменитый Шерлок Хольмс, приславший мне через своего секретаря и друга доктора Ватсона ответ.
Начну со слов, так сказать, «подсудимых» и, прежде всего, прошу извинения у моих очаровательных корреспонденток за помещение их писем, но делаю это в доказательство обоснованности и правильности ответа на заданные вопросы.
2 сентября появился № 37 «Синего журнала», а 3 сентября я получил следующие три письма.
Я возмущена изложением г. Касвинцевым происшедшего в сторожке в имении Мануйлова случая. По всем признакам целовала его я, Тамара Георгиевна, а между тем, я тут… почти ни при чем. Я только видела… молодого охотника за его… туалетом, а потом, когда он улегся, я услышала раздражающий звук поцелуя. Я не могла уснуть. Заметив наутро недоумение и растерянность Леонида Петровича, я поняла, что он ищет свою ночную соседку и боялась, что в бреду он может случайно назвать мое имя и скомпрометировать меня. Вот почему я поехала вместе со всеми проводить больного, потому же я сидела неотлучно в соседней комнате и старалась производить шум своим громким зеванием, свистом и возней с Джеком. С почтением, Тамара Георгиевна Р.
