Перстень Люцифера - [19]

- Гоооол! - заорал поэт дурным голосом от избытка поэтических чувств, и пнул от этого избытка изо всех богатырских сил лежащий на лестнице мяч.

Единственное, что было в этом терпимое, так это то, что пнул он его вверх, и шлепнулся Гадкий Мальчик на площадку пятого этажа, минуя третий и четвертый.

- Сволочь ты, а не поэт! И рифмы у тебя дурацкие! И шутки у тебя дурацкие!!! - проорал Гадкий Мальчик, не выдержав.

Охапкин недоуменно повертел головой, решил, что это выходки Реставратора Летописей, и пошел в комнату, записывать рифму.

Гадкий Мальчик входил на чердак, столкнувшись со Снуликом.

- Ты в порядке? - спросил заботливый Снулик. - Я хотел уже за тобой вниз бежать. Летучих Мышей я уже отправил к Женьке.

Гадкий Мальчик одобрительно покивал головой и обреченно отправился к окошку, через которое покинул чердак. На этот раз он свистел, не высовываясь из окна. После нескольких попыток ворон все-таки услышал. Он встрепенулся и зорко огляделся по сторонам:

- Ну, ты чего рассвистелся? - недовольно спросил он у Гадкого Мальчика. - Ты чего это вот-то, с этим вот-то, рассвистелся тут? Ты здесь того, этого, не очень чтобы того, чтоб у меня тут. Понял?

Сурово отчитал его ворон Яков.

Гадкий Мальчик хотел сказать Якову, кого он ему напоминает, но потом подумал, что это может не порадовать старика-ворона, и рассказал только что происходит, и что его ждет Женька. Ворон поднялся над деревом, трижды каркнул, прилетели семь воронят и вместе с Яковом улетели к Женьке.

Гадкий Мальчик огляделся: Снулика тоже не было, наверное, поспешил к Женьке, не дожидаясь его. Решив тоже поспешить, Гадкий Мальчик покатился к выходу, где навстречу ему вошел на чердак электрик Петров, с мотком провода на плече.

Электрики - они такие. Им надо - они и приходят. Он вошел, напевая:

Я спросил электрика Петрова!

- Ты зачем надел на шею провод?

Но Петров уже не отзывался,

только тихо в воздухе качался.

И тут заметил он, что ему прямо под ноги, прямо под удар, катится мяч. Как мог устоять бывший форвард дворовой команды?! Ну, конечно же, он пнул! Хорошо, что не в окошко, а вниз по лестнице. Гадкий Мальчик просвистел сверху донизу, опять отскакивая от стен, и шлепая по ступеням...

Запас терпения кончается и у Гадких Мальчиков. Снизу электрик Петров услышал такое, что у него даже кепка покраснела. Он покачал головой, и скрылся в темноте чердака, оставив слова:

- Без матери, поди, рос, мячик ентот. Матерной бы ласки ему...

Гадкий Мальчик, хотя и получил очередной пинок, но Женькино задание выполнил с честью.

А Охапкин записал рифму, и слеза упала на восклицательный знак. Он подошел с просветленным лицом к портрету, который висел над зеркалом.

На портрете был изображен Александр Сергеевич Пушкин, борющийся с Самодержавием.

Пушкин был изображен в цилиндре, белых перчатках, весь при параде, а Самодержавие изображала фигура в какой-то шкуре, и с безобразно голым и столь же безобразно волосатым задом. Почему-то ярко-красным.

Портрет этот подарил Охапкину его друг-художник Кротин, который, как говорил о нем Реставратор Летописей: "жил, творил и вытворял".

Охапкин, постояв у портрета, перевел свой взгляд на зеркало. Посмотрел в него просветленным взором и сказал:

- Ай, да Охапкин! Ай, да сукин сын!

Зеркало в ответ сперва затуманилось, а потом ни с того ни с сего заржало, как рулетка, в телепередаче "Что? Где? Когда?"

Глава четырнадцатая

Штаб-квартира Рыжей Женьки

Когда Гадкий Мальчик вкатился в квартиру Пупкина, то не узнал ее. В пустой, нежилой и угрюмой еще недавно квартире было шумно и весело. И кого только туда не набилось!

Ворон Яков, со своими семью воронятами, Снулик, масса Летучих Мышей, которые, учитывая тесноту, облепили потолок. Далее: Самовольный Домовой, эфемерная Клопулина, бабушка Горемыкина, которая убеждала Женьку, что ей пренепременно надо быть около Женечки.

- Ты ж, ласточка-касаточка, посмотри, какие они все махонькие, тоненькие и прозрачные. - Говорила бабушка, поглаживая по голове Клопулину, которая так и ластилась к ней, словно котенок, к великой ревности Домового. - И кто за них, махоньких таких заступится, уж не ты ли? Да тебя саму кто хошь обидит, даром что ведьма. Небось, как зуб болит, сама ко мне бежишь: ой, бабушка, заговори-пошепчи скорее... Я никого не отговариваю, а присмотреть и за Домовым и Клопулиной обязана. И тут ты мне не перечь, будь ты хоть трижды ведьма. Я за свою жизнь таких чертей повидала что тебе ни в одной книжке столько не показывали. Мне пугаться нечего, я свое отбоялась. Ты вон без меня съездила за кораллами. И что вышло? А была бы я с вами, глядишь, все совсем по другому могло обернуться...

Тут она запнулась, поняв, что попала на больное. Мелко перекрестилась, вспомнив кого-то, кто был близок и ей и Женьке. Да и Женька сразу ссутулилась, потускнела, даже с лица осунулась cразу.

- Та ты, девушка, не горевай так, не печалуйся. Нет на тебе никакой вины. Не серчай ты на старую, прости, что помянула. Не гони ты меня. Ты взрослая, должна понять.

Женька задумалась. А мудрый ворон Яков прокаркал с карниза:

- Человек может быть среди существ, жителей Полуночи, в том случае, если жители Полуночи считают человека своим гостем. Лично я считал бы за честь пригласить Вас, бабушка.