Перстень для Гелены. Рассказы о любви - [2]

Хоть и наелся славно Людвик, и пояс потертый слуцкой работы приотпустил, а все равно при мысли о сале залился слюной.

Ну, на нет и суда нет. Он потеплевшим взглядом распрощался с чернокосой хозяйкой и вышел во двор. Убрал мех с овсом из-под носа свирепы[6], отвязал ее, тяжко вскарабкался в седло и хотел, было, погонять к той куче камней на окоеме, которую Ицка назвал замком лишь по недоразумению, когда дорогу отважно заступил босоногий парень. По сути сказать, и штанов на нем не было, только посконная подпоясанная рубаха чуть пониже колен. Был паренек весь серый, словно пеплом присыпанный, только глаза чуть голубели с худого лица.

— Бабка Маланка сказать велели: поезжай прочки, пане.

Людвик кинул взор на розовеющее небо, на редкие дымы над землянками — и вперился в хлопца:

— И… мне, что зайке, в кустах ночевать?

— Не езди в замок, пане, беда тебе будет.

Ох, как не понравился Людвику этот серый. Глаза моргают, руки колотятся. И все одной ногой почесывает другую. Подозревал в нем шляхтич падучую, вши и чесотку, что не редкость в этом краю.

— Ну вот же заладил, — сказал он с досадой. — Так может… бабка твоя меня уложит в стодоле какой?

Парень зачесался и задергался еще сильнее:

— Что вы, пане! Нас хозяйка со свету тогда сживет.

— Ну так дорогу не загораживай! — Людвик раздраженно пнул коленями кобылу.

— Ох, пане… — хлопец сунул руку в нищенскую торбу на плече и протянул Людвику толстую пыльную восковую свечку с хлебный нож длиной:

— То громничная свеча! Бабка Маланка сказала: коли поедете, так осветите паню, как луна взойдет. Только воском не капните.

— Давай уже, — понимая, что иначе не отделаться от дурачка, разве только силой, Людвик сунул свечку в сумку при седле. — До замка далеко ли?

— Верста с гаком будет.

Парень поклонился и сбежал. А кобылка полегоньку затрюхала к холодной каменной громаде. С дороги Людвик в сумерках съехать не решился, опасаясь, что лошадь поломает ноги на кочках да кротовых норах. А того пуще, увязнет в трясине — сильно луг по сторонам большака напоминал болото. А путь вился вдоль реки, как ужиный хвост, и гак, помянутый парнем, растянулся версты на две, когда наконец подъехал странник к подъемному мосту, казалось, навеки спущенному и вросшему в топкий берег по сю сторону заросшего ряской оборонного рва.

— От кого там лишенько принесло?

Баба в намитке[7], пошуровав палкой, полоскала с моста обширные подштанники с гульфиком. По другую сторону тощий парень в серой рубахе и подвернутых штанах шлепал по воде с топтухой[8]. Он поднял голову и глянул на Людвика с затаенной тревогой.

— Я странник, приюта ищу.

Баба обтерла о юбку красные клешни:

— Так пожалте в хату, паничок.

И Гусь с ужасом подумал, что ежли это пани, он на ночь в замке не останется. Лучше уж под вербой куковать.

Но баба уже приглашала гостя за собой, и отступать было неловко и постыдно.

Внутри было то, что замку положено: и высокие своды, перекрещенные просмоленными от древоточцев балками; и точеные ограды галерей. И занавеси паутины; и зубчатые штандарты, закопченные и пропыленные настолько, что гербов на них уже не разберешь. И два — иначе не скажешь — трона на помосте с пологими ступенями; и очаг во всю стену, в котором можно целиком запечь лося. И крытые тростником каменные полы…

И пронизывающий холод: продирающий поясницу, кусающий за пальцы; и сквозняки — отчего обитатели замка и летом ходят в шубах, а на старости лет страдают от ревматизма и радикулита.

Но когда пани вышла навстречу, Людвик забыл обо всем.

Может, она не пришлась бы по вкусу столичному хлыщу, вертопраху, жертве моды, а для Гуся так в самый раз. Настоящая провинциальная красавица, у которой, где надо, тонко, где надо — пухло и ядрено. Такую посади на скамью на орехи: что там скорлупа — скамейка хрустнет.

Росточку была пани — Гелена, как подсказала баба с бельем — невеликого, но держалась справно, гордо, спина прямая, плечи развернутые, покатые и чуть тяжеловатые, если для юной девицы. И бедра крутые, тяжелые; и груди наливные, скромно прикрытые прозрачной вставкой из табина.

А талия — двумя ладонями обхватить.

Убор стародавний несла на себе гордо, как королева. А на голове, прикрывая черные косы, рогатый «кораблик», укрытый вуалью. Вуаль Гелена приподняла, дерзко сверкнула зеленоватыми глазами из-под густых ресниц и дала приложиться к белой пухлой ручке, унизанной перстнями и браслетами — старинной местной работы, уж в этом пан Гусь понимал.

От пани пахло пудрой и крахмальным бельем, приятно пахло.

Она вежливо поздоровалась, спросила об имени и роде гостя и предложила на выбор ужин или баню сперва.

Поскольку Людвик отъелся у Ицки в корчме, то выбрал баню. Посетовал только, что перемены в одежде не имеет. Пани Гелена сказала, чтобы гость о том не беспокоился.

И вправду, кунтуш[9] с меховым воротником был теплым и чистым, а что давно уже вышел из моды, так и трасца с ним. Такие лет по сто хранятся в сундуках, переложенные пижмой и полынью, и хуже не делаются…

Рубаха аж трещала от крахмальной свежести…

А сапоги, выбив пыль, Людвик оставил свои. Возьмет завтра кусок кожи и дратву да залатает.