Перстень царицы Савской. Люди тумана. Прекрасная Маргарет - [4]

Здесь капитан Орм рассмеялся и заметил:

— Нетрудно понять, отчего вы не слишком популярны в мире археологов, Хиггс. Ваши способности спорить напоминают приемы первобытного дикаря, вооруженного каменным топором.

— Если вы открываете рот только для того, чтобы обнаружить свое невежество, Оливер, лучше вам не открывать его. Люди с каменными топорами уже давно вышли из первобытного состояния. Вы бы лучше дали доктору Адамсу досказать его историю, а потом можете критиковать.

— Быть может, капитан Орм вовсе не желает слушать ее, — сказал я.

Но тот немедленно ответил:

— Напротив, мне очень хочется услышать ее, если только вам угодно будет доверять мне так же, как Хиггсу.

Я задумался на мгновение, говорить ли правду, потому что вначале собирался довериться одному лишь профессору, которого знал как человека настолько же верного, насколько внешне он груб. Но какое-то инстинктивное чувство побудило меня сделать исключение в пользу капитана Орма. Он нравился мне: в его темно-карих глазах было что-то такое, что привлекало меня. Кроме того, я был уверен, что не случайно он оказался здесь: я всегда был фаталистом.

— Ваше лицо, а также ваша дружба с профессором Хиггсом, — отвечал я, — достаточно веские доводы в вашу пользу. Но только я должен попросить вас дать мне честное слово, что, пока я жив, вы никому не промолвите ни слова из всего того, что я сейчас расскажу.

— Конечно, — ответил он, но Хиггс перебил его:

— Понимаю! Вы хотите, чтобы мы оба поцеловали Библию, не так ли? Говорите, где вы достали это кольцо, где пробыли последние десять лет и откуда вы вернулись.

— В течение пяти лет я был пленником племени халайфа. Следы этого удовольствия вы могли бы увидеть на моей спине, если бы я разделся. Полагаю, что я единственный человек, который никогда не верил в ислам и которого они оставили в живых, а случилось это лишь потому, что я врач, а значит могу быть полезен. Остальное время я провел в странствиях по североафриканским пустыням, разыскивая моего сына Родрика. Вы помните моего мальчика? Вы должны бы помнить его, потому что вы его крестный отец и я обычно присылал вам его фотографии.

— Да, да, — сказал профессор совсем другим тоном, — я как раз на днях нашел письмо от него с поздравлениями к Рождеству. Но что же случилось, дорогой Адамс? Я ничего не слыхал об этом.

— Несмотря на мое запрещение, он пошел вверх по течению реки, чтобы пострелять крокодилов, — ему было в то время двенадцать лет, и дело происходило вскоре после смерти его матери. Родрика похитили люди из племени махди и продали в рабство. С тех пор я не переставал искать сына, но бедного мальчика продавали из племени в племя, и только музыкальное дарование Родрика и слава о нем помогали мне находить его следы. За чудесный голос арабы зовут моего сына Певцом Египта, и он, по-видимому, научился хорошо играть на местных музыкальных инструментах.

— А где он теперь? — спросил Хиггс тоном человека, который боится услышать ответ.

— Он — любимый раб (или был им) варварского полунегритянского племени, называющего себя фенгами, которое обитает далеко в северной части Центральной Африки. Освободившись из плена, я последовал за ним; на это ушло несколько лет. Бедуины снарядили своих посланцев к фенгам, чтобы начать с ними торговлю; я переоделся бедуином и отправился с ними.

Однажды вечером мы остановились у подножия холма, неподалеку от стен святилища, в котором находился их величайший идол. Я подъехал верхом к этой стене и сквозь открытые ворота услышал красивый тенор, певший по-английски гимн, которому когда-то я научил своего сына.

Я узнал голос. Сойдя с коня, я скользнул в ворота и вскоре очутился на открытой площадке, где на возвышении, освещенном двумя светильниками, сидел и пел юноша. Окружавшая его большая толпа народа молча слушала певца. Я видел его лицо, и, несмотря на тюрбан, украшавший голову юноши, и на восточную одежду, — да, несмотря на то, что прошло столько лет, — я узнал моего сына. Какое-то безумие овладело мной, и я громко закричал: «Родрик, Родрик!» Он вскочил с места и с ужасом смотрел по сторонам. Все окружающие тоже стали оглядываться, и один из них заметил меня, хотя я скрывался в тени.

С яростным воплем они бросились ко мне — осквернителю их святыни. Чтобы спасти свою жизнь, я трусливо — да, трусливо — бежал за ворота. После всех долгих лет безуспешных поисков теперь я предпочел побег смерти и, будучи ранен копьем и несколькими камнями, все же добрался до своего коня и вскочил на него. Я поскакал прочь от нашего лагеря, чтобы только спасти свою несчастную жизнь от этих дикарей. Оглянувшись назад, я по вспыхнувшим внезапно огням понял, что фенги напали на арабов, с которыми я прибыл, и жгут их палатки. Они, верно, считали бедуинов причастными к святотатству. Позднее мне стало известно, что фенги истребили всех моих спутников и что спасся только я один — невольная причина их гибели.

Я продолжал скакать по крутой дороге. Помню, что вокруг меня во тьме рычали львы. Помню, как один из них бросился на моего коня. Бедное животное погибло. Больше я ничего не помню, потому что очнулся лишь неделю спустя и увидел, что лежу на террасе хорошенького домика и что за мной ухаживает добродушная женщина, по-видимому принадлежащая к какому-то абиссинскому племени.