Перстень без камня - [46]

Не только они в этот день затерялись вдвоем.

* * *

Папаша Зайн спускался по крутой тропке и разговаривал сам с собой.

— Вишь ты, не обманула гостья-то, — говорил он и растерянно улыбался. — Вернулась дочка. И внучонка нам обещала. То есть уже родила. Хозяйка-то моя как обрадовалась. А я что? И я обрадовался, само собой. Это же дочка наша, наша Кати. Вернулась. То есть еще не совсем вернулась. За малышом надо съездить. Ах я, дурак, не вовремя лодку отдал.

Зайн замолчал, потому что спуск стал еще круче. Папаша сосредоточенно сопел и глядел под ноги. Из-под башмаков его катились камешки. Тропинка перешла в ступени, грубо вырезанные в земле. Кряхтя, папаша Зайн развернулся и стал спускаться спиной вперед, держась за поручень. Наконец он оказался в бухточке, где обычно держал лодку.

— Не вовремя я, дурак… — повторил он и повернулся лицом к морю.

Тюляки приветствовали хозяина веселым тявканьем.

— Так вот же она, лодка! — воскликнул Зайн.

Обратно наверх он поспешал как только мог, с оглядкой на колотье в боку и одышку. Несколько мыслей грели папашу Зайна. Во-первых, жена не станет его ругать, что отдал лодку, потому что лодка на месте. Во-вторых, сейчас они с Кати съездят за внучонком, к ночи будут дома. И в-третьих, завтра северяне, с которыми был уговор, заплатят ему остаток денег.

Если бы Зайн мог спросить у морских собак из упряжки, где они побывали, он бы не рассчитывал на деньги северян. Но тюляки были звери глупые и бессловесные. И хорошо. Хозяину лучше было не знать об их приключениях.

* * *

Весь этот невозможно длинный день настроение Орвеля дор Тарсинга, словно на качелях, то взлетало под самое небо, то падало в глубокую пропасть. Исчезновение королевской реликвии, самого важного артефакта островов, ввергало его в мрачное отчаяние, однако стоило королю переключить внимание на Трину, и он забывал обо всем, кроме ее внимательных карих глаз, шелка ее волос и ямочек на щеках, возникающих, когда ее губы цвета спелой малины расцветали в улыбке.

«Я влюблен», — неожиданно здраво сказал себе Орвель, когда они с Триной ели мороженое под полосатой маркизой уличного кафе.

Еще сегодня утром, пожалуй, король извел бы себя мыслью о том, как глупо должен выглядеть двухметрового роста зверь, кушающий мороженое ложечкой из вазочки. Собственно, он и не стал бы делать ничего подобного. Но сейчас ему было наплевать, как он выглядит в глазах кого угодно — за исключением Трины. А в ее взгляде читались интерес, симпатия, радость, но никак не насмешка.

«Я ее люблю», — сформулировал король еще точнее, когда они, держась за руки, стояли в толпе и смотрели выступление уличных магов, танцоров и фокусников, работающих с огнем.

Девушка хлопала особо удачным трюкам и ахала от восторга.

— Мне никогда еще не было так весело! — призналась она.

И Орвель искренне откликнулся:

— Мне тоже.

Они наняли удобную одноконную повозку и отправились кататься по всему Золотому острову, куда только ведут дороги. Вдалеке от шумных праздничных толп Трина стала вдруг задумчивой и серьезной, и у короля защемило сердце:

«Любит ли она меня?»

Тарсинг покрепче сжал ладонь девушки, но она не собиралась отнимать руку. Гнедая лошадка вела себя спокойно, пока Орвель сидел в двуколке, но стоило пассажирам выйти, чтобы полюбоваться видом и размять ноги, как она начала вздрагивать и пугливо коситься на лохматого двуногого зверя. Надо полагать, в зверином обличье у короля менялся запах. Его собственные лошади привыкли, а бедняжка гнедая столкнулась с таким впервые.

— Вас не удручает мой… моя внешность? — стеснительно спросил король.

— Я вижу ваш истинный облик, — улыбнулась Трина.

Орвель невольно улыбнулся ей в ответ. Похоже, за сегодня он улыбался больше, чем за предыдущие восемь лет — с тех пор, как стал королем. Однако ответ девушки его слегка озадачил. Что она подразумевала? Были ее слова лишь фигурой речи, вежливой формулировкой — или она способна к магии и в буквальном смысле прозревает в нем человека под звериной шкурой? Деликатность не позволила Тарсингу задать прямой вопрос. И вообще он по-прежнему мало знал о девушке, которую… которая…

«Я хочу на ней жениться!» — понял Орвель и даже вздрогнул от пронзительной ясности этой мысли.

Наконец-то на двадцать седьмом году жизни король дор Тарсинг встретил ту, кого был бы счастлив назвать своей королевой.

— Вас что-то укусило? — Трина по-своему истолковала его резкое движение.

— Нет, озарило, — засмеялся Орвель. — Извините мою неловкость. Я хотел бы пригласить вас…

Но девушка перебила его:

— Мы довольно развлекались сегодня, сударь. Я должна кое-что сделать. Могу я попросить вас проводить меня?

— О, конечно, — пробормотал король.

Его снова одолели сомнения. Трина добра; не принимает ли он ее сочувствие и жалость к нему за интерес и симпатию? Что ж если он решил сделать ей предложение, не обязательно говорить об этом немедленно. Можно подождать… хотя бы до завтра.

Они отпустили двуколку на окраине Бедельти. Дальше вела узкая дорожка, которая быстро превратилась в тропинку. Здесь жили бедняки. Король терялся в догадках, куда и зачем его ведет Трина, пока они не оказались перед неказистым домишкой, дальше которого жилых строений уже не было. Орвель однажды бывал в этом доме и помнил, кто здесь живет. Знает ли Трина, куда они пришли? Девушка выглядела уверенной, выбирая дорогу, но ведь она не островитянка, могла и ошибиться.