Персонных дел мастер - [252]

Одного только опытнейшего дипломата царь не взял в Париж, а послал совсем в иную сторону: Петр Андреевич Толстой был направлен вслед бравому капитану Румянцеву, отыскавшему след пропавшего царевича Алексея в Тирольских Альпах.

Через Брабант и Фландрию плыли по каналам, много дивились, сколь густо населена и обильна сия земля.

В Брюсселе Петра и его свиту пригласил в гости цесарский наместник маркиз де Прие и, к несказанной радости попа Битки, дал в честь царя пышный ужин. Пока итальянские музыканты исполняли в концертной зале музыку Вивальди, Битка, объявив мажордому, что он всегда опробует и благословляет царскую пищу, первым проник в столовую, и Петр застал его уже за обильной трапезой, где жир каплунов Битка весело умащал шампанским.

— Этот негодяй пьет шампанское, как простую воду, мой господин! — с ужасом доложил де Прие дворецкий, но благородный маркиз сам весело-поднял бокал за здоровье знатного гостя. Сей дружественный тост так нужен был сейчас Габсбургам, ведшим войну с турками на Дунае. Да и царевич Алексей прятался еще в австрийских владениях.

Словно угадывая мысли императорского наместника, Петр поднял тост за принца Евгения и его виктории над неверными.

Маркиз расплылся в улыбке, а Битка положил себе на тарелку жирного фламандского угря.

«Странно, но царь окружен большей частью совершенно простым народом...— доносил на другой день в Вену маркиз де Прие.— В числе его ближней свиты перекрещенец-еврей, какой-то корабельный мастер! и, наконец, зверообразный поп в бархатном вышитом камзоле, который способен выпить за вечер дюжину бутылок шампанского».

Меж тем Петр уже спешил во Францию. Он не сошел на берег ни в Генте, ни в Брюгге, а в Остенде взял лошадей и двинулся прямо к французской границе. Оттуда Петр послал первую весточку в Амстердам Екатерине: «Объявляю вам, что мы четвертого дня во Францию въехали со всей компанией и до завтра побудем здесь, а завтра поедем в Кале... Нового писать ничего не имею, только старое; дай Боже скорее съехаться, а без вас скучно».

Прибыв в первый французский город Кале, Петр, к немалому удивлению встречавшего царя королевского камер-юнкера Либуа, вечером вышел из отведенного ему господского дома, где его ждал пышный ужин, и отправился вместе с Биткой в обычную матросскую харчевню, где весело уселся в кругу своих певчих. Либуа застал его христосующимся с певчими. Камер-юнкер застыл на пороге в немом изумлении: ему не случалось еще принимать государей, троекратно лобызающихся со своими подданными. Но ему разъяснили, что таков обычай русской пасхи.

Столь же странно для французских вельмож Петр вел себя и дальше: остался совершенно равнодушным к великолепной охоте на зайцев, устроенной маркизом де Нелем прямо по весенним крестьянским посевам, зато пешком прошел в порт и облазил все причалы и верфи. По дороге в Париж отказался от приема у губернатора, зато в Аб-вилле внимательно осмотрел суконную мануфактуру. Ему понравилось сукно алого цвета, и он тут же записал себе в книжку состав краски. Особенно французских придворных, да, признаться, и попа Битку, разочаровало, что Петр отказался от великолепного обеда, устроенного ему епископом в Бове. На замечания маркиза де Неля, что можно и не спешить, а хорошо пообедать, Петр весело ответил:

—' Я солдат, коли найду хлеб и воду, то и буду доволен!

Прибыв в Лувр в королевских экипажах (маршал де Тессе встречал его с ними еще в Бомоне), Петр не пробыл во дворце и часа, бегло осмотрел два богато сервированных фарфоровой, золотой и серебряной посудой стола, попросил себе черного хлеба и редьки, выпил два стакана пива, закусил и от дворца отказался.

— Моя свита запылилась в дороге и может запачкать эти прекрасные приборы.'.. — к огромному разочарованию Битки, отверг царь любезное приглашение маршала Тессе сесть за этот роскошный стол.

Из дворца его отвезли в отель Ледигьер, принадлежавший маршалу Виллеруа, но и там Петр вел себя, по разумению французских придворных, весьма странно: не возлег на хозяйскую широкую кровать, а прошел в маленькую комнатушку, предназначенную для денщика, и уснул в походной постели.

Конечно, эти скромные привычки были в обычае у Петра и раньше, но не отказывался же он от роскошных ужинов в Антверпене и Брюсселе! Скорее всего, здесь был ответ сердца: столь великую нищету узрел Петр по дороге из Кале в Париж. В отличие от богатого Брабанта провинции Северной Франции поражали такой нищетой, что казалось — здесь прошло нашествие страшного неприятеля, хотя никаких военных действий от Кале до Парижа не велось. Крестьянские дома напоминали самые убогие хижины: стояли без окон (ведь за каждое окно брали отдельный налог и король, и сеньор), без печных труб (брали подать за дым), с прохудившимися крышами, а выползавшие из хижин люди в лохмотьях выглядели еще хуже, чем нищие, толпившиеся у церквей и вдоль дороги. Подчеркнутая роскошь французской знати среди моря бедности выглядела в глазах Петра как пир во время чумы, и потому он отвергал пиршества и празднества, тяготился бесконечными визитами и церемониями, которые мешали увидеть ему другой Париж — город ремесел, искусств и науки. Потому и полетело такое письмо в Амстердам: «Катеринушка, друг мой сердечный, здравствуй! Объявляю вам, что я третьего дня ввечеру прибыл сюда благополучно и два или три дня вынужден в доме быть для визита и протчей церемонии и для того еще ничего не видал здесь, а с завтра начну все смотреть. А сколько дорогою видели, бедность в людях подлых великая! Петр».