Персонных дел мастер - [18]

На обитом бархатом кресле, украшенном золотыми галунами, под великолепным шелковым балдахином восседал сам виновник торжества. Ему было лет пятьдесят, но пан, по выражению местных остряков, не уступал по силе тому черному величавому быку, по кличке Гржимала, что пасся когда-то здесь, на чудесных заливных лугах. Бык тот был особый, поскольку, по преданию, от него и произошел славный род Яблонских. К тому же бык славился своим норовом, и пан Юзеф весь был в своего славного предка. Когда три камердинера туго обтягивали живот пана Юзефа литым серебряным поясом и кровью наливались лицо и бычья шея могучего пана, казалось, пан все мог сокрушить на своем пути, когда шествовал, уставив вперед голову и грозно бренча длинной прадедовской саблей, к своему тронному креслу за длинным праздничным столом.

— Наш пан Юзеф — истинный поляк! — восторженно отзывалась о нем окрестная шляхта.

Пан Юзеф не признает французскую кухню. У него на столе аршинные домашние колбасы, полные жбаны доброго меда, огромный крупник и рубцы по-львовски, медвежьи лапы под вишневым соусом и бобровые хвосты с икрой. А венчает праздничный стол кабанья голова с фаршем.

— Пан Юзеф — истинный поляк!

— Ну чем пан Юзеф не другой Ян Собеский? Как переливается у пана под кунтушом атласный жупан светло-небесного цвета, застегнутый огромной запонкой со знаменитым бриллиантом. На тот бриллиант можно купить себе пару графств в соседней Священной Римской империи или, что еще заманчивее, скупить все товары в модных парижских лавках.

—- Счастливица пани Кристина, что у нее такой муж, — щебетали прекрасные пани.

Словом, весь шляхетский околоток был в совершенном восхищении от пана Яблонского, и только тысячи украинских мужиков-холопов в поместьях пана, которых засекали на барщине до смерти панские гайдуки, не разделяли этого общего мнения...

Пани Кристина сидела рядом с паном Юзефом в кресле чуть поменьше и казалась встревоженной и чем-то озабоченной.

Чем же, а главное, кем была взволнована эта, как ее называли поэты, «роза Волыни»?

Сонцев внимательно оглядел самых знатных гостей Яблонского. За почетным концом стола, как он понял, восседали несколько богатых окрестных помещиков, заезжий гданьский купец, судя по всему, фактор пана Яблонского, и всем известный знаменитый рыцарь и отменный пьяница пан Чешейко.

Нет, судя по их спокойному, бесхитростному виду, ни один из них не был связан с волнением знатной пани.

Так кто же?..

И тут, словно отвечая на мысли Сондева, мажордом стукнул у двери булавой и огласил на весь зал:

— Пани княгиня Дольская!

В парадную дверь вплыла невысокая полная женщина с явно заметными черными усиками над верхней губой и выступающим вперед двойным подбородком. Лицо княгини напоминало маску усатого бульдога, да и по своей хватке она не уступала бульдогу, насколько то было ведомо Сонцеву. Жена покойного великого гетмана литовского Вишневецкого, она после смерти мужа чуть ли не силой привела к венцу другого знатного магната, князя Дольского, и с его помощью добилась того, чтобы пост гетмана остался в семье Вишневецких и перешел к ее старшему сыну Михаилу Вишневецкому.

Пани княгиня была сейчас в строгом черном платье, надетом по поводу безвременной кончины ее второго мужа. Впрочем, Сонцев знал, что траур не мешает княгине заниматься делами самой высокой политики и второй такой интриганки, как пани, княгиня, не было, пожалуй, во всей Речи Посполитой. Разве что Елена-Ельжбета Сенявская, жена коронного гетмана, не уступала княгине в плетении политических интриг. Пани Кристина выглядела перед своей дальней родственницей как кролик перед удавом, и по ее внутреннему трепету Сонцев сразу же уловил: вот кто смутил покой «розы Волыни»...

Между тем веселье на нижнем конце стола, там, где расположилась мелкопоместная шляхта, развернулось уже вовсю.

— Клянусь честью! — вскочил в разгаре веселья усатый тощий шляхтич и громко постучал саблей, требуя внимания к своим словам. — Клянусь честью, Панове, нам мешают эти портреты! — Он саблей указал на портреты короля Августа и короля Станислава, мирно соседствующие за спиной пана Юзефа.

— Пану мешает портрет короля Станислава? — Хозяйка протянула белоснежную руку к портрету. У пани Кристины были красивые руки, и она любила показывать их своим гостям.

Никита, мирно сражавшийся с гусем по соседству с паном Чешейко, не без тайного трепета вдруг понял, что пани, разговаривая с усатым шляхтичем, на самом деле разглядывает его.

— Нам мешают оба портрета, моя королева! — громко ответил шляхтич. И в наступившей за столом тишине поднял кубок: — Виват пану Юзефу, красе и гордости нашей провинции! Клянусь честью, наш пан Яблонский более достоин быть королем Речи Посполитой, чем эти самозванцы! Просим пана убрать эти портреты, они нас оскорбляют! Виват пану Яблонскому! На троне должен сидеть природный поляк, а не саксонский курфюрст или этот тонконогий французский франтик Лещинский.

— Виват пану Яблонскому! Виват! Виват! — Шум поднялся такой, что в конюшнях в тревоге заржали лошади, а на псарне залились в лае собаки.

В конце стола выросла во весь рост могучая фигура пана Юзефа. И шум стих, как в хорошо отрепетированном действе.